Как мы росли

Карпенко Галина Владимировна

Чапурной был ею очень доволен. Маленькие были вымыты, накормлены, плели из бумаги какие-то коврики, корзиночки. Только вот гулять не ходили — институтское приданое им было велико, а перешить его ещё не успели, и гулять пока малышам было не в чем.

Рогатка

Войдя к мальчикам, Чапурной решил начать разговор о разбитом окне и прекратить это озорство.

— Сегодня ветер, — сказал он, — и очень холодно. Я вот даже велел вам три полена лишних дать… А у малышей кто-то разбил окно! Неужели

человек интереснее дела не найдёт, как из рогатки стёкла бить, да ещё тайком?

Ребята с нетерпением ждали Чапурного, который вчера, рассказывая им про войну, остановился на самом интересном месте и обещал прийти сегодня. Но такое начало разговора их не радовало. Теперь, пожалуй, ничего не будет рассказывать.

— Михаил Алексеевич, — сказал Наливайко, — мы узнаем, кто разбил, и вздуем!

Кулаки у Наливайко здоровые. Он один из старших.

— Нет уж, прошу без драки, — сказал Чапурной. — А чтобы рогатка была у меня! Тот, кому говорю, слышит, не глухой!

Чапурной сел на чурбачок перед печкой. Ребята мигом уселись вокруг прямо на полу.

— На чём наш разговор вчера окончился? — спросил Чапурной и закурил свою трубочку.

Мальчишки наперебой стали напоминать:

— Как одного солдата ранили и как через пропасть шли в горах и раненого несли…

И начался разговор.

Русский солдат, рядовой Чапурной рассказывал о том, как далеко, в Карпатских горах, пробирался он с товарищами по узким тропинкам, неся на руках раненого друга.

— Идём мы над самой пропастью… Оступишься — пропал. А раненый просит: «Братцы! Оставьте меня, всё равно мне не жить!» — «Будешь, — говорим, — жить!» Идём, несём его по очереди. Разве можно человека бросить? Это царю нашему да германскому не жалко было народа. Им нужно было воевать, а народ за них помирай! Ни к чему народу эта война…

Слушали ребята, как повстречали русские солдаты ночью в горах немецких солдат — тоже замёрзших и раненых, как грелись вместе у одного костра, а потом поменялись зажигалками…

— Они солдаты, и мы солдаты. Ну, и побратались мы, как друзья… Вот она! — сказал Чапурной и, сунув руку в карман, вдруг нащупал рогатку…

Чапурной вынул зажигалку; она пошла по рукам, освещая синим огоньком ребячьи лица: вот Наливайко, вот Федя Перов, Персик — маленький беспризорный шарманщик, тихий Коля Ведерников… Кто же из них сунул ему в карман рогатку? Кто решил сдаться, чтобы заслужить его доверие и дружбу?

Нет у Клавки подружки

Прошли первые дни знакомства, и девочки уже говорили друг другу: «Ты за неё заступаешься, потому что она твоя подружка».

У Вари Кирилиной новой подружки ещё не было. Она скучала без Васьки, а с Люськой дружить было неинтересно. Она со всем соглашалась, что ей ни скажешь: всё «ладно» да «ладно».

Санька — совсем маленький.

Варя сначала ходила к малышам каждый день, но Гертруда Антоновна так хорошо с ними управлялась, что и помощники не были нужны. Санька привык, был сыт и не плакал. Да и разве может Санька, который и говорить-то как следует не умеет, быть подружкой? Из девочек Варе больше всех нравилась Клавка — та самая рыжая девчонка, которая в первый день выдернула у Вари из косы зелёную ленточку. Нравилась потому, что Клавка была весёлая, играть с ней было интересно. Но в подружки Варя её бы не взяла. Варе казалось, что Клавка никого на свете не жалеет и Варю не пожалеет: она какая-то колючая, Клавка. В «казаки-разбойники» с ней играть хорошо. А вот про бабушку Варя ей ни за что не расскажет. Пожалуй, Клавка и над бабушкой посмеётся, кто её знает… А какая же это подружка, с которой по душам не поговоришь?

Самое любимое Клавкино занятие — дежурить по столовой. Ей нравится раскладывать ложки, разливать суп и, главное, выбирать себе самую большую хлебную горбушку. Но дежурным нужно мыть посуду — вот этого Клавка не любит.

«Чур, я буду вытирать!» — кричит она, и почти всегда ей это удаётся. Клавка не любит мыть сальную посуду холодной водой, хотя холода она не боится.

Утром страшно вылезать из-под одеяла. В спальне мороз, а Клавка выскакивает, босая носится по полу и ещё распевает:

— Вот ни капельки не холодно, вот ни чуточки не зябко!

Кожа у Клавки синеет, покрывается пупырышками, а она своё поёт:

— Ну какой такой мороз? И совсем и не мороз!..

Ну пусть бы пела, а то начнёт сдёргивать одеяла с девчонок.

— Клавка, не дёргай! Клавка, не смей! — кричат девочки.

А Клавка носится, как бесёнок. Раз! — и сдёрнула с Вари одеяло.

— Ух! — Варя будто в снежный сугроб провалилась. — Холодно, Клавка! — кричит она.

А Клавка хохочет:

— Одевайся, мерзлячка!

Но бывают и другие дни. Задумается Клавка, и ничем её не пронять: ни игрой, ни разговорами.

— Может, у тебя что-нибудь болит? — как-то спросила её Варя.

Ничего не ответила Клавка — пролежала весь день, промолчала.

Не было и у Клавки подружки.

Что там, на фронте?

Варя знала, что Васька убежал на фронт. Что там, как там, на фронте?

Сражений Варя не видела, но стрельбу слышала. Было это осенью, в октябре, когда случилась революция. Бабушка тогда заложила окна старыми тюфяками и не велела к ним подходить:

— В соседнем доме мальчишку ранили, тот всё у окна торчал. Упаси бог, если кто из вас выглянет! — говорила она и строго-настрого приказывала Варе: — Вот здесь, в углу за кроватью, сидеть! Слышишь?

На улице стреляли целую неделю. Ребята сидели дома одни: бабушка тоже уходила воевать.

— Думаешь, она стрелять умеет? — говорил Васька. — Она просто еду им носит. Они с моей матерью ведро каши сварили, укутали в платок и понесли. Ложки по всему дому собрали. У нас осталась только одна, маленькая: Саньку кормить.