Как мы видим то, что видим
Шрифт:
– Живое.
– Правильно, очень хорошо. А холодное или теплое?
– Теплое... Гладкое такое, как перья...
– Отлично. Лапы и хвост есть?
– Ой, с хвостами у меня всегда так трудно... А лапы – вот, вижу, есть!
– Большое или маленькое?
– Большое, больше человека.
– Что же это такое?
– Медведь? Хотя нет... Медведь – это такое... круглое... пушистое... Гусь, наверное: вон, шея длинная.
У этой прелестной молодой женщины тяжелейшее расстройство левого полушария, следствие семейной драмы. Но оставшиеся здоровыми структуры мозга дают ей возможность безошибочно определять качества вещей, делить предоставленные зрением образы на противоположные по свойствам классы, –
Рассеченные половинки мозга больше не связать воедино. А исследования, особенно такие тонкие и сложные, как анализ функций полушарий, хотелось бы проводить иначе, то прерывая каким-нибудь выключателем связи, то опять их соединяя. Ведь такая методика – основа любого серьезного эксперимента. Где только отыскать выключатель?
Задолго до сенсационных наблюдений Газаниги и Сперри, в 30-е годы XX в., была придумана электротерапия – способ лечения душевнобольных, заключающийся в том, что через оба полушария пропускают слабый электрический ток. Удавалось прекращать галлюцинации, избавлять от навязчивого стремления к самоубийству... В сороковые годы некоторые психотерапевты стали применять одностороннюю электротерапию: прикладывали электроды так, чтобы ток проходил главным образом через одно полушарие, по кратчайшему пути. Во многих случаях это приводило к более счастливым результатам.
А в конце 60-х гг. ленинградские ученые профессор Лев Яковлевич Балонов и кандидат биологических наук Вадим Львович Деглин увидели, что пропущенный через одно полушарие ток служит тем самым выключателем, о котором мечтали нейрофизиологи.
Больной сохраняет сознание после электросеанса, может общаться с врачом, стало быть, участвовать в опытах, тем более ценных, что мозг не поврежден вмешательством хирурга. Результаты своих наблюдений Балонов и Деглин описали в книге «Слух и речь доминантного и недоминантного полушарий».
Выяснились вещи удивительные, дотоле никому не известные. Прежде всего – что половинки мозга очень сильно влияют друг на друга. Связь эта носит не «помогающий», как можно было бы предположить, а тормозящий характер. Когда одно из полушарий отключено, все функции противоположного резко обостряются. («Человек с разделенными полушариями выполняет задания вдвое быстрее, чем обычно», – отметил Газанига.)
Если воздействием тока угнетено правое полушарие, работа левого, речевого, усиливается: человек становится крайне общительным, болтливым, вмешивается в чужие разговоры, громко комментирует поведение окружающих, обращается ко всем с просьбами и советами. В чем-то он очень похож на подвыпившего; наркологи, кстати, говорят, что в первой фазе опьянения алкоголь действует сильнее именно на правое полушарие.
Но изменения на этом не кончаются. Из-за бездействия правой половины мозга голос становится неузнаваемо странным: глухим, сиплым, хриплым, гнусавым, слова вылетают прерывисто, взахлеб, у одних сюсюкающим, у других с лающим оттенком. Привычные ритм и мелодика речи исчезают, пропадают логические и эмоциональные паузы, подъемы и понижения тона, а ударения ставятся в самых неожиданных местах...
Если же ток проходил через левое полушарие, человек в первое время молчит – угнетены речевые структуры, но как только шок проходит, идут рекой произносимые быстро, четко и выразительно (правое полушарие, от которого зависят интонации, действует!) бессвязные обрывки фраз: «...проходили меня-то, скорее простили меня-то, как я призню меня-то... спросите меня, пускать, подскользнуть... я сейчас самослю... ну скажи, я сама все возьму...» Человек сердится, что врач его не понимает, – бурная жестикуляция, гримасничанье... Воздействие тока глубоко задевает структуры, которые управляют связью слов с тем, что человек хочет сказать, то есть, по-видимому, с теми бессловесными образами,
А как в подобном состоянии человек воспринимает речь, обращенную к нему? Балонов и Деглин открыли тут совсем уж сенсационные вещи. Оказалось, что правое полушарие, до их работ считавшееся непричастным к опознанию слов, играет в этом деле очень важную роль. Если оно не функционирует, любые, самые ничтожные помехи сбивают левое с толку, и оно не может воспринимать речь. Но даже если помех нет, человек с отключенным правым полушарием не способен ощутить интонацию.
Отлично понимая, что ему говорят, он равнодушен к тому, как это сказано. Пропадает не только эмоциональное восприятие. Больной решительно отказывается повторять за врачом предложенную интонацию, потому что просто не в состоянии это сделать, какие бы усилия ни прилагал.
Зато при угнетенном левом, не понимая обращенных к нему слов, человек оценивает мелодику речи гораздо тоньше, чем когда работали оба полушария.
Правая половина мозга ответственна и за понимание «предметных шумов» – таких, как звон разбитого стекла, булькание воды, аплодисменты, чихание, храп и так далее, в том числе шумы, сопровождающие всевозможные явления природы, действия человека, работу машин. Мир для человека не то что мгновенно немеет, а как бы наполняется пустым, бессмысленным шумом. А ведь эти сложные звуки, которые невозможно описать словами и которые обретают конкретное значение только при целостном их восприятии (очень важный штрих, смысл которого нам в дальнейшем станет ясен), позволяют строить в нашем воображении целые картины.
На этой способности основаны все радиопьесы; мы буквально видим по звукам, как герой поднимается по лестнице, достает из кармана ключи, отпирает дверь, входит в квартиру... При отключенном правом полушарии эти звуки не вызовут в мозгу никаких картин, не обозначат ровным счетом ничего.
С заблокированным «правым восприятием» нет возможности узнать даже предельно знакомую мелодию: раздольная «Из-за острова на стрежень» превращается в веселую румбу, а романс «Гори, гори, моя звезда» – в марш. Попросят человека в таком состоянии спеть, он отнекивается, а если все-таки уступит настойчивости врача, то безбожно фальшивит, смешивает и перевирает мотивы, слова же оказываются никак не связанными с мелодиями. Тут опять на мысль приходит поведение подвыпившего: кто-то из юмористов, ничего не знавший о роли полушарий, заметил, что в этом состоянии все поют одинаковыми голосами и, кажется, одну и ту же песню.
А при неработающем левом любые мелодии воспринимаются ясно, их ничего не стоит повторить, продирижировать ритм, но назвать песню и вспомнить слова не удастся.
Левое полушарие – слова, правое – мелодии, интонации. Как будто все очень хорошо укладывается в схему «мыслительных» и «художественных» натур, как их очень образно охарактеризовал И.П. Павлов: «...Художники захватывают действительность целиком, сплошь, сполна, живую действительность, без всякого дробления, без всякого разъединения; другие – мыслители – именно дробят ее и тем самым как бы умерщвляют ее, делая из нее какой-то временный скелет, и затем только как бы снова собирают ее части и стараются таким образом оживить, что им вполне все-таки не удается».
Левое – абстракции, правое – конкретика. Какой механизм скрывается за подобным разделением, в чем его суть? Поисками ответа на вопрос занялись в свое время в Лаборатории доктор биологических наук Лидия Ивановна Леушина и кандидаты биологических наук Александра Александровна Невская и Марина Борисовна Павловская.
Они показывали испытуемым картинки на такое короткое время, чтобы половинки мозга заведомо не смогли обменяться информацией. И направляли изображения то в одно полушарие, то в другое.