Как прелестна роза
Шрифт:
Кейн застонал, и сердце девушки запрыгало в груди. Она шагнула в сторону двери, но в нервном возбуждении позабыла про валявшуюся на полу пустую бутылку из-под виски и случайно поддела ее носком ботинка. Бутылка с грохотом покатилась по грубым половицам и ударилась о стену.
Кристал застыла на месте, словно манекен, с ужасом глядя на Кейна. Она думала, что разбудила его, но Кейн не шевелился, — напротив, даже задышал спокойнее. Внезапно он со стоном повернулся на бок, выставляя напоказ часть спины, видневшуюся из-под распущенной шнуровки брюк. Храп возобновился.
Кристал
Девушка потихоньку выскользнула из комнаты Кейна. Сердце ее обливалось горючими слезами.
Ее ладонь легла на мою йогу,Попомните мои слова!Ее ладонь легла на мою ногу,Но я сказал: «Красавица, ей-богу,Ты мне больше не нужна.Кейн со стонами метался на койке. Ему снился сон, и он знал, что это сон, потому что не ощущал гудения в голове, которое наверняка сопровождало бы его пробуждение, хотя напиваться так, как он напился вчера, было не в его привычках. Последствий ночного кутежа он еще не чувствовал, но образ этой девушки видел словно наяву.
Страх не отступал,
Он сел в, постели, как был, в одних брюках. Видение не исчезало. Она стояла в дверном проеме, одетая в черное с головы до пят; лицо тоже скрыто под колышущейся черной вуалью. Ангел, спустившийся на грозовых тучах.
Он смотрит на нее, не в силах отвести взгляд. В животе осел холодный комок страха. Он хочет защитить ее. Она нуждается в его покровительстве. Но как это сделать?
— Кто ты? — хрипло спрашивает он. Добиться от нее правды для него — жизненная необходимость, насущная потребность, обжигающая все его нутро, словно огонь виски.
Она приближается к нему, стройная, бесстыдно изящная в своих траурных одеждах, которые лишь подчеркивают каждую плавную линию, каждый изгиб ее чувственного тела, запретного для него и такого желанного. У него перехватило дыхание.
У койки она останавливается, и он нерешительно тянется к ее вуали. Смерть. Он ненавидит смерть. Сыт ею по горло еще с войны, где смерть приходилось хлебать вместе с бобами и сухарями. Он безжалостно срывает вуаль с ее лица. Ее красота причиняет ему такую же дикую боль, какую испытывает человек, получив удар в пах. А всё эти глаза, Голубые, словно небо прерии, хватающие за душу, как обрядовые песнопения пайутов [13] , которые они исполняют в память об умерших.
13
Племя североамериканских индейцев.
— Кто ты? — шепчет он, не в силах закрыть глаза, чтобы не видеть ее подернутые скорбью черты.
Она напугана, спасается бегством от какой-то опасности.
Однако бессильным себя чувствует он сам. Он не знает, что делать, — и от этого еще страшнее. Он даже не уверен в том, что она назвалась своим подлинным именем. Не уверен в том, что она вдова. В ней ощущается некая непоколебимая твердость духа, и это выбивает его из равновесия. Ей пришлось испытать в жизни больше, чем она желала. Она целует его.
Ее губы раскрываются на его губах, как лепестки цветка. Им невозможно противиться. Ее нежные прикосновения воздействуют на него не так, как он бы того хотел. Он пытается сдержать себя, но все тщетно. Она подчиняет себе его волю, заставляет думать и чувствовать даже вопреки его желанию. И это тоже пугает его.
Ее губы припали к его шее. Она ласкает языком его шрам, зубами прикусывает обезображенную кожу. Это доставляет ей удовольствие. Она наслаждается своей властью. Все женщины любят власть. Но эта женщина особенная. В ее взоре сквозит неугасимая печаль.
— Кто ты? — выдавливает из себя он, а она целует его плоский маленький сосок. Ее губы скользят вниз, к его животу. Она не отвечает. Он зарылся ладонями в ее волосы. Золотистый шелк. Он хочет видеть ее лицо. Выражение лица. Все, что угодно, только не этот маленький розовый влажный язычок, который опаляет его кожу.
— Скажи, кто ты? — спрашивает он сквозь стиснутые зубы, со стоном откидываясь на спину.
Она не может ответить.
— Скажи мне… — шепчет он прерывисто; в глазах темнеет. Все его существо сотрясается от возбуждения; он это чувствует столь же остро, как и страх, который сидит в нем. Она в беде. Он это точно знает. Но ведь он может защитить ее. Он давно уже не нищий мальчишка-южанин, живущий подаянием. Он теперь представитель закона. Он твердо стоит на ногах. И он поможет ей. Только бы она доверилась ему. Только бы доверилась.
— Кто ты? — шепчет он, требуя от нее ответа каждым порывистым вздохом. — Кто ты? — продолжает допытываться он, нежно поглаживая ее волосы, но вскоре язык перестает ему подчиняться.
Кейн резко открыл глаза. По телу струился пот, хотя в комнате было холодно, и вода в умывальном тазу покрылась тоненькой корочкой льда. Ошалелым взглядом он обвел крохотную каморку, пытаясь сообразить, где находится, потом глянул на свои штаны. Боже!
Он неловко вскочил с кровати. Ноги свинцовые, голова гудит, словно по ней несется тридцать четвертый полк штата Мэн. Трясущейся рукой Он пригладил назад волосы.
Он должен увидеть ее.
Кейн потянулся за платком, чтобы отереть пот, но на колышке платка не было. И деньги тоже исчезли. Кто-то подобрал монеты, которые, как ему смутно помнилось, он высыпал на стол. О том, что они у неге действительно были, свидетельствовала застрявшая щели между половицами медная монетка в один цент.
Заскрежетав зубами, он проломил в тазу хрупкий ледок и умылся. Он и сам не понимал, зачем так спешит. Он точно знал, что произошло. К нему опять вернулось то ужасное чувство мрачной безысходности, которое не покидало его в последние годы войны. Существуют безвыходные положения, когда человек бессилен что-либо изменить.