Как приручить Обскура
Шрифт:
— Предатель, — недовольно сказал он.
Тесей взволнованно замотал хвостом, жалобно посмотрел на него, явно переживая какую-то мучительную внутреннюю борьбу.
— Плохой пёс, — укоризненно сказал Талиесин. — Я тебя больше не люблю. Никаких тебе больше котлет под столом, ясно?
Криденс не сумел удержаться — заулыбался, прикрыв рот рукой. Вот как у Талиесина это получалось, откуда он умел доставать такие слова, что сразу становилось смешно и легко?..
— Я дам тебе котлету, — прошептал он, наклонившись к Тесею, и погладил его по загривку.
Это обещание Тесея совершенно не
— Я всё слышал! — грозно сказал Талиесин. — Прекрасно! Ты уже нашёл нового друга. И не надо на меня так смотреть. Мне не нужна такая невоспитанная собака.
Он отвернулся, вздёрнув подбородок. Криденс растерянно глазел на него, не понимая, то ли это такая шутка, то ли Талиесин всерьёз обиделся… за что?.. За котлету?.. Тесей не выдержал, снялся с места. Цокая когтями по деревянному настилу, подбежал к Талиесину, встал на задние лапы, поставил передние ему на колени. Вытянул морду вверх, тявкнул с тихим умоляющим подвыванием — получилось ужасно жалобно.
— Ой, перестань, ну конечно, я не всерьёз! — Талиесин мгновенно изменился в лице, наклонился обнять пса за шею, потрепал по густой золотистой шерсти. — А ты испугался?.. Ну что ты, малыш, ты же мой самый любимый рыжик!..
Тесей ткнулся чёрным носом ему в шею, лизнул в щёку и, смутившись, почти бегом вернулся обратно. Лёг рядом с Криденсом на прежнее место, будто искал защиты. Криденс машинально положил руку ему на шею.
Ему нравилось, что сейчас у него как будто была собака. Было так приятно гладить блестящую, слегка вьющуюся шерсть, зарываться в неё, прочёсывать всеми пальцами… Гораздо приятнее, чем гладить Легиона или чесать Хоуп.
Талиесин, однако, решил не оставаться в стороне. Он отложил свою огромную книгу, сбросил на пол подушки и пересел ближе, взял Тесея за лапу. Криденс глянул на него настороженно. Ему всё ещё было неуютно находиться рядом с ним так близко. Они гладили Тесея в полном молчании, каждый со своей стороны. Криденс старался, чтобы их руки не соприкасались даже случайно.
— А ваш… тот, с кем вы были, — спросил он, возвращаясь к прерванному разговору, — он ничего не говорил?..
— Мы с ним обычно не увлекаемся разговорами, — Талиесин пожал плечами. — Нет. Он ни на что не намекал.
Ответ прозвучал двусмысленно. Не означали ли эти слова, что Талиесин и тот неприятный человек с холодными глазами были любовниками?..
— Он вам нравится?..
— Кто? — рассеянно спросил Талиесин.
— Тот человек. Германский посол.
— Да, пожалуй, немного, — он пожал плечами. — Он очень хорош в постели.
Криденс ошеломлённо посмотрел на волшебника, не веря своим ушам. Хорош в постели?.. Какая разница, в чём он хорош, если он враг!..
— Но он же помогает Гриндевальду?.. — спросил Криденс, надеясь, что просто не понял какой-то нюанс.
— Жизнь чуть сложнее, чем ты себе представляешь, — Талиесин глянул на него своими зелёными глазами. Зелёными и тёмными, как осенняя листва, которую ещё не тронул холод. Он не улыбался, смотрел глубоко и как будто немного грустно.
— Я многое могу представить, —
— Когда я познакомился с ним, мне было всё равно, кому он помогает.
— А потом стало не всё равно?
— А потом твой мистер Грейвз, — Талиесин улыбнулся, — убедил меня, что у нейтралитета минусов больше, чем плюсов.
Криденс скептически хмыкнул, но почти сразу оттаял. На Талиесина не получалось ни сердиться, ни обижаться, он был такой… неправильный, но ужасно интересный.
— А у вас есть семья?..
— Старший брат. Ужасный зануда, — Талиесин игриво дёрнул Тесея за ухо. — По-моему, все старшие братья — ужасные зануды.
— И больше никого нет? — удивился Криденс. Раньше ему казалось, у всех волшебников должны быть большие семьи, но он до сих пор не знал ни одного, у кого были бы живы родители, бабушки, дедушки… Персиваль был один. У Ньюта был только Тесей, а семью Тесея Криденс не знал. У Тины была только сестра, Криденс слышал о ней, но ни разу не видел. В волшебном мире сирот, оказывается, было ничуть не меньше.
— Я никого не ищу, — беззаботно рассмеялся Талиесин. — Мне и так хорошо.
Криденс замолчал. Что-то в его смехе ему не понравилось. Он был какой-то искусственный, будто Талиесин и хотел бы кого-то найти, но ему никак не удавалось, и он притворялся, что ему ничего не надо. Криденс когда-то тоже так притворялся. «Спасибо, я сыт», — говорил он, вставая из-за стола, зная, что даже если попросит добавки — Мэри Лу не позволит её взять.
Он встряхнул головой, прогоняя ненужные мысли. Время шло, а они почти никуда не продвинулись. Разговаривали, ходили по замку — а должны были бы переворачивать его камень за камнем, чтобы найти секрет. Криденс, впрочем, понимал, что это бессмысленно. Магия так не работает. Что-то спрятанное не найти, просто подняв камень. И даже он ничего не мог разобрать.
Даже он — потому что маги не видели магию. А он видел, если приглядывался по-особенному. Легче всего это получалось, когда он становился обскуром. Он видел тончайшую сеть защитного заклинания, которое сотворил Персиваль. Он видел мягкое свечение волшебных палочек. Он видел символы, вычерченные на зеркалах. Но здесь, в школе, магии было столько, что замок светился, как огромная оперная люстра, магия била со всех сторон, светилась, переливалась, шептала, звенела в напряжённом воздухе. Криденс не знал, почему с ним это так. Он не успел узнать… Так мало времени было, чтобы выучиться!.. Он так жалел сейчас, что упустил несколько недель, когда…
Когда они поссорились с мистером Грейвзом. Криденсу никогда не хотелось умереть так сильно, как тогда. Сейчас-то он знал, что это была просто ошибка, недоразумение, потому что он, дурачок, не нашёл в себе достаточно смелости сказать Персивалю, что ужасно скучает по нему. Какой он был глупый тогда, не понимал, что счастье оборвётся так скоро, что наступит день, когда мистера Грейвза не будет рядом… И ещё один день, и ещё один день. Тогда — они всё-таки были вместе. Они молчали, не глядя друг на друга, но можно было сидеть рядом, прислонившись к колену, можно было украдкой следить глазами, можно было подойти, до крови закусывая губы, чтобы не плакать — и Персиваль обнимал, ласково и сильно.