Как приручить тигра
Шрифт:
Но Сэм продолжает.
– Это просто несправедливо, Лили. Мама хотела переехать поближе к бабушке, это очень мило и все такое. Но нас даже не спросили. Нам даже не дали попрощаться. Неужели ты нисколько не сердишься?
Если честно, то, наверное, я немного сержусь. Но при этом я счастлива быть здесь.
Я вздыхаю.
– Мне кажется, может… тебе надо быть чуть добрее к маме.
Мои ладошки потеют. Это опасная территория. Обычно я не спорю с Сэм. Мы сестры, а сестры всегда должны быть
Сэм закатывает глаза.
– Серьезно, Лили? Не могу поверить, что ты ее защищаешь.
– Я просто… – я не могу забыть выражение лица мамы.
Там, внизу, когда она искала бабушку, она казалась такой хрупкой. Мамы не должны быть такими. Я не знаю, как Сэм этого не заметила.
– Ты просто?.. – Сэм пристально смотрит на меня, и, когда я не отвечаю, она вздыхает: – Говори же, Лили! Не будь все время такой тихой и противной. Ты ведешь себя как ТАД.
ТАД – это сокращение Сэм для «тихой азиатской девушки». Есть такой стереотип.
Сама же Сэм так старается избежать этого стереотипа, что красит губы черной помадой, выбелила прядь волос и говорит все, что приходит ей голову.
Я уверяю: «Я просто пытаюсь помочь». Я спрашиваю: «Разве ты не видишь, как мама старается?» Я недоумеваю: «Я не знаю, почему ты так злишься на меня».
На самом деле я молчу. Слова застревают у меня в горле. Сэм постоянно злится, ее раздражает всё, что бы я ни сказала.
Она снова закатывает глаза.
– Ладно, проехали. Ты всегда делаешь из меня монстра только потому, что я говорю то, что думаю. Знаешь, не надо бояться раскачивать лодку.
Но Сэм не понимает, что она уже раскачала нашу лодку. И если я помогу ей, то лодка перевернется. Мы пойдем ко дну.
Я слушаю, как дождь стучит по крыше, и поглаживаю одеяло.
– Ты должна быть счастлива. Ты же любишь бабушку.
Ну по крайней мере я так думаю. В последнее время мне кажется, что Сэм никого и ничего не любит, кроме своего телефона.
Она пожимает плечами.
– Я просто хочу сказать, что жить здесь без друзей, только с мамой и бабушкой… Это чересчур.
– И с сестрой, – говорю я так тихо, что едва слышу собственный голос. Тихо, как тихая азиатская девушка. – Я тоже здесь.
Я вижу, что Сэм готова вспылить. Но мои слова останавливают ее, напряжение уходит.
– Да.
Всего одно маленькое слово, она произносит его мягко, и мое сердце раскрывается, переполняется теплом, которое разливается по всему телу, от кончиков ног до кончиков пальцев на руках.
– Да, – вторю я. И уже почти готова рассказать ей о тигре, который мне то ли приснился, то ли привиделся.
В это мгновение внизу распахивается входная дверь. Бабушка вернулась.
4
Хальмони
Ее голос разносится по всему дому и долетает до нашей спальни, и я с грохотом бегу вниз по старой лестнице к ней навстречу.
Бабушка тоньше, чем была, когда я видела ее в последний раз. Ее пестрая шелковая туника и белые штаны висят на ней свободнее, чем обычно. Ее кулон с жемчужиной лежит в U-образной ямке между ключицами глубже, чем раньше.
Но выглядит она, как всегда, эффектно: ярко-красные губы, черные как смоль завитые волосы. Она несет четыре больших пакета, доверху набитых продуктами.
Мама в бабушкиной пижаме уже ворчит у двери:
– Почему тебя не было дома? Почему ты не брала трубку? Помнишь, я сказала тебе, что мы будем к шести? Мы торчали под дверью! И зачем ты накупила столько еды? Слишком много еды!
Бабушка смеется.
– Ой, дочка, какая ты любопытная! – говорит она, вручая маме сумки с продуктами и свою сумочку, поддельный Louis Vuitton, словно мама ее дворецкий.
Мама хмурится, но прежде, чем успевает возразить, бабушка замечает меня и раскрывает объятия.
– Лили Бин!
Хальмони вся светится, я даже не знала, что кто-то может радоваться чему-то так сильно. Я бегу по коридору и падаю в ее объятия, впитывая ее любовь.
– Осторожно, – мама ставит бабушкины сумки на кухонный стол. – Не свали свою бабушку.
Бабушка крепко прижимает меня к себе и успокаивает маму через мою голову.
– Тише, юная леди. По крайней мере, Лили любит меня.
Мама вздыхает.
– Я тебя люблю. Поэтому мы здесь.
Бабушка игнорирует ее слова. Она берет меня за плечи и отстраняется, чтобы рассмотреть, расплываясь в улыбке, когда замечает свою пижаму.
– Ты только взгляни на себя. Ты – моя маленькая копия! Такая хорошенькая. Такая яркая.
Я смеюсь.
– Яркая? – это Сэм, а не я, взяла себе пижаму с блестками.
– Как солнышко, – подмигивает бабушка. Бабушка – единственный человек на земле, на которого моя невидимость не действует. Она всегда смотрит мне прямо в сердце.
– Хальмони, – говорю я, и сердце ёкает при мысли о тигре, – мне надо кое-что тебе рассказать.
Но появляется Сэм, она беззвучно спускается по скрипучей лестнице и останавливается в дверях кухни.
– И моя луна, – говорит бабушка, подходя к Сэм, чтобы обнять ее.
Сэм застывает в объятиях бабушки, но через мгновение расслабляется, приникая к ней, вдыхая ее аромат. Бабушке невозможно сопротивляться. Все равно как силе притяжения Земли.
Бабушка отступает назад и проводит рукой по белой пряди Сэм.