Как рушатся замки

Вайленгил Кай

Она уставилась на вишни.

— Вам генерал обо всём докладывает?

Катлер пододвинул к ней кулёк.

— Нет. Он бы не сознался. – Лис шумно сглотнула и сжала одеяло в кулаке. Он подслушал их разговор? Невозможно. Кармина… – Угощайтесь.

— Мы общались под «куполом», – слабо возразила она.

Его улыбка обрезала ниточки, на которые подвешивалось сердце. То провалилось в живот – к клубку нервов.

Мужчина перегнулся к ней через стол, упёршись в него локтями.

— Я вам по секрету скажу. – Улыбка добралась до чёрных зрачков. Оторопь Лис его развлекала. – На меня заклинания не действуют.

«Как и на Эйвилин», – вспышкой пронеслось

в мыслях. Мир вокруг неё ни с того ни с сего сплошь оброс исключительными да особенными: то заклинания на них не срабатывали, то законы природы. Она который месяц кряду тосковала по старым-добрым временам без заигравшихся принцесс, свирепых чудовищ и лукавых канцлеров. Без них жизнь текла проще. Понятнее.

— Мне от вашей уникальности тошно, – пожаловалась она. – У вас есть недостатки? Что-нибудь неидеальное? В принципе, а не то, что сейчас вы смахиваете на вымокшего подзаборного пса. Это не считается.

Он коротко рассмеялся. Поддержать его девушка не удосужилась. Она спрашивала всерьёз. Да и состояние откатилось к вчерашнему – препаршивому.

— Вы мне напомнили кое-что.

Мужчина достал планшет и, откинув клапан, извлёк из неприметного бокового кармана фотокарточки, после чего протянул верхнюю из них Лис. Недоумённо сведя брови, она приняла.

— Здесь я точно смахиваю на мокрого пса. И пахнет от меня помойкой.

— Что это? – Она уставилась на чёрно-белое изображение, словно на нём написали ответ.

— Фотокарточки из журналистского архива.

— Дайте угадаю: вы засадили за решётку редакцию какой-нибудь газеты и реквизировали её имущество?

— Не угадали. – Неприкрытая издёвка не задела его. Он вновь улыбнулся. – В Дельфи судьба свела меня с приятелем-журналистом. До революции он трудился военным корреспондентом, мы с ним на фронте познакомились года три или четыре назад. Не помню.

— В крепости?

Предположение вырвалось само собой. Оно приходило на ум без подсказок: минувшая война внесла Катлера на страницы новейшей истории раньше революции. Он командовал Тарманьским направлением. На долю его солдат пришёлся первый безжалостный натиск наступающих альдийцев. И они же, большей частью неизвестные мужчины и женщины, не пропустили вражескую армию вглубь страны.

— До неё. Мы с ним до границы с Мали вместе добирались. В тысяча девятьсот втором война к нам только кралась, нас отправляли на помощь союзникам.

Тысяча девятьсот второго для неё не существовало – и двух лет за ним. По ощущениям она проспала их – сотни вычеркнутых из памяти дней. В том бесконечном непрерывном сне навсегда пропали и война, и офицер, делавший на неё ставку при отборе в стражи. И она тоже испарилась в нём – прежняя личность Лис. Так ей, во всяком случае, казалось.

— А снимали вас где?

— В Тармани. После окружения.

В углу фиолетовым стержнем вывели аккуратное «зима 1904». До капитуляции Альдии оставалось полгода. До революции – три месяца. Девушка провела по изображению. От тепла по линии движения проявились цвета – и сразу сменились обратно на чёрно-белую гамму.

Он сидел в окопе – полуузнаваемый человек с худым, заросшим щетиной лицом. На его коленях покоился котелок. В руках он держал то ли ложку, то ли черпак – Лис не могла разобрать из-за скрюченной позы. С противоположной стороны на стену из грязи опирался лейтенант, на вид мальчишка; там же обедали солдаты – плечом к плечу. Кто-то из них поднимал на фотографа блёклые, ввалившиеся от истощения и недостатка пищи глаза. Другие махали как в приветствии. Третьи не отрывались от содержимого тарелок: их не трогали

щелчки камеры, для них мир сжался, обратился сплошным огнём, и ничто житейское не представляло важности. Какая фотокарточка для газеты – они торчат в братской могиле по колено в воде! Кругом разносится какофония взрывов, ревут орудия, стрекочет, словно насекомое, автоматная очередь. Не до кривляний, не до смеха. Кто знает: вдруг ложка холодного жидкого супа – последнее, что они отведают перед смертью? Зачем же отвлекаться от неё на журналиста? Такие думы, по всей видимости, преследовали обессиленных солдат, волей вождей застрявших на ничьей войне.

Лейтенант, в свою очередь, улыбался. Робко, с детской простотой. К нему присоединялись. Он не был одинок в своей смущенной радости.

Заметив её интерес к мальчику, Катлер проговорил:

— Лейтенант Кей Родспел. В тот день ему исполнилось двадцать два. В честь праздника наши разведчики обменяли полторы коробки табака на тридцать банок тушёнки и бутылку спэта. Пировали как перед похоронами.

— Вы обменивались вещами с врагами? – изумилась Лис. – Вас начальство на столбе не распяло?

Какой-нибудь диванный вояка назвал бы их поступок предательством. Противника надлежало убивать без раздумий – ни о какой взаимной выгоде переговоров вестись не должно. Как бы отреагировали генералы, услыхав, что бойцы в передышках между пальбой выторговывают еду за сигареты? Велели б расстрелять причастных на месте за измену родине, начав с командного состава, – вот как. Для них мир делился на две половины: на правых и неправых – и промежуточные варианты – обстоятельства – не имели смысла. Для солдат на фронте он окрашивался в серый – по цвету грязи на сапогах и форме. Кто из них «правее»: альдийский паренёк, загнанный в армию пропагандой партии Йетера, или сорнийский, определённый туда беспощадной волной мобилизации? В развернувшейся наяву преисподней за гордость как-то не цеплялись. Появлялся шанс обменять спички на свежие портянки – меняли. И глубоко наплевать, чья маркировка значилась на упаковке. Перед ликом смерти все едины – что офицеры, что рядовые. Им не хватало пищи, тепла, белья, отдыха – банальных повседневных мелочей. Они застряли в пекле вместе. Потому контакты с противником не поощрялись, но и прямого запрета не поступало. Не от боевых командиров. Генералы же сидели где-то там – за огненной линией, в тылу.

Лис нахмурилась. Эти размышления ей не принадлежали. Она безотчётно повторяла строки, осевшие где-то в мозге. Аналогичный эффект возникал при многократном перечитывании письма: чужие соображения, обличённые в текст, отдавались эхом в сознании.

— Кто бы им пожаловался? – пожал плечами Катлер. – Доносчики от нас к концу лета разбежались – как жареным запахло. Не так-то просто прорвать окружение, мисс Тэйт. Мы упрямством портили нервы и репутацию йетерских военачальников, а наши… генералы тем временем нас заочно хоронили. Мы для них умерли с момента прорыва границы.

— Хотите сказать, вас бросили?

— Уже сказал.

Сердце сжималось. Правда, неудобная для свергнутой власти, всплывала наружу. Родину предавали не солдаты, водившиеся с неприятелем ради выживания. Её доверие обманывали штабные полководцы, отрёкшиеся от тысяч соотечественников после начала наступления.

— Чудо, что вы выбрались.

— Чудо? – Он мягко, чуть слышно, перебирал пальцами по столу. Увечья не лишили его движения изящества. В нём безошибочно угадывался бывший музыкант. – Оно здесь ни при чём. Нас спасли непредвиденная ситуация, рискованный ход и маршал Бастьян Дюбра. Он привёл подкрепление.