Как стать богом
Шрифт:
– Кто это? Я должен знать всех, без исключения, кто в эту историю посвящен.
– Есть знакомый мент один. Ему я вообще ничего не сказал. Сказал только что надо бы одного тут проучить. Одного типа. И все!
«Это правда» – думает Юрий, вконец замученный сердечными экстрасистолами.
Работодатель выжидает, не загорелся ли красный, и продолжает:
– И в Обществе Вы никому об этом не рассказывали?
– Да. Именно так. Что я Вам и докладывал. Никто ничего не знает.
– А почему, собственно? – спрашивает Работодатель вроде бы небрежно, но так, что Тельман
– Н-ну… как «почему»? А зачем?
– Я не знаю, зачем, – Работодатель пожимает плечами. – Я просто хотел бы уяснить себе. Для будущего. Как же это получается? У вас украли ценнейшую марку. Вы знаете, кто. Вы догадываетесь, каким образом. Проходит четыре месяца, и теперь оказывается: никаких серьезных мер Вы не предприняли…, никому о преступлении не сообщили…, даже в милицию не обратились. Почему?
Это интересный вопрос! И Тельман Иванович на него не отвечает. Точнее, отвечает вопросом:
– Я не понимаю, Вы беретесь за мое дело? Или нет?
– А какую, собственно, марку мы будем разыскивать?
Тельман Иванович весь морщится и моментально делается похож на старую картофелину:
– Слушайте. Вам так уж обязательно надо это знать?
– Мину-у-уточку! – произносит Работодатель бархатным голосом, – А Вы сами взялись бы разыскивать украденный предмет, не зная, что это за предмет?
– Да, да, конечно… – мямлит Тельман Иванович. Ему очень не хочется называть украденный предмет. Ему хочется как-нибудь обойтись без этого, – А разве нельзя просто указать: редкая, ценная марка? Очень редкая, очень ценная… Уникальная. А?
– Где «указать»?
– Н-ну, я не знаю… Как-нибудь так… Без названия. Описательно… Все равно же это только для специалистов. Для профессионалов, так сказать… А так – зачем…? Кому…?
Он говорит все тише и тише, а потом и вовсе замолкает.
– «Британская Гвиана»? – вдруг спрашивает, а вернее, негромко произносит Работодатель.
Тельман Иванович трепещет и сразу делается бледен.
Откуда?
Некоторое время они смотрят друг на друга не отводя взглядов.
– Да, ничего Вы не знаете! – произносит Тельман Иванович, – Слышали звон да не поняли, откуда он. Вы же про одноцентовик красный думаете. Нет батенька не туда попали! Эка хватил одноцентовик! А впрочем откуда Вам знать. В детстве небось марки собирали?
– В детстве, – признаётся Работодатель.
Называется марка «Британская Гвиана, первый номер» или «два цента на розовой бумаге». Таких марок на свете не так уж и мало, целых десять штук, но все они «гашеные», «прошедшие почту», а Тельман-Ивановичева марка «чистая», «правда, без клея» и это обстоятельство («чистота» ее, а не отсутствие клея) является решающим: мало того что она переходит в силу этого обстоятельства в категорию «уникум», так вдобавок еще никто оказывается не знает о существовании таковой. Никто в мире, ни один живой человек: она великая и сладкая тайна Тельмана Ивановича, символ его абсолютного над всеми превосходства
– А откуда она у Вас? – спрашивает Работодатель и Тельман Иванович тотчас же замолкает, словно ему перехватывают горло.
Как зовут академика
– Зачем? Ну зачем Вам это знать?! – шепчет Тельман Иванович с мукой в голосе.
И Работодатель смягчается.
– Можно ведь без деталей, – говорит он сочувствующе, – Как, что, когда – это не важно. Я хотел бы только знать, кто был последним владельцем? До Вас?
– Не знаю, – говорит (выдавливает из себя с очевидным трудом) Тельман Иванович. (– Правда, констатирует Юрий не без удивления.)
– Как так? – говорит Работодатель. Он тоже удивлен, – Как это может быть? Чтобы Вы этого не знали?
Тельман Иванович молчит.
– Ну, хорошо, – говорит Работодатель, – Ладно. Господь с Вами. Не хотите, не надо! Обойдемся. А как все-таки зовут Вашего академика? Да не упрямьтесь Вы, в самом деле! Вы ведь уже все про него рассказали: академик, химик, марки собирает, крупный спец по английским колониям. Петербуржец. Неужели Вы полагаете, что мы его теперь не вычислим? Да вычислим конечно же и только лишний шум поднимем своими расспросами. Подумайте сами: ну зачем нам с Вами лишний шум?
Тельман Иванович вдруг поднимается из кресла, наклоняется над столом Работодателя и принимается ему что-то царапать на четвертушке листка.
– Только не надо «ля-ля!». Я вам ничего не говорил! – объявляет он не без торжественности и демонстративно двигает листок Работодателю под нос. Потом возвращается в кресло, смотрит почему-то на Юрия (впервые за все это время – с вызовом смотрит, горделиво, «знай наших») и повторяет:
– Не надо «ля-ля!». Не сказано, значит не сделано!
Работодатель берёт листок, читает написанное, удовлетворенно кивает, а затем извлекает из нагрудного карманчика тускло блеснувший «Ронсон». Выщелкивает длинный синеватый огонек, подносит к нему листочек и подождав пока огонь доберется до пальцев, бросает обугленные останки в медную пепельницу.
– Только так! – произносит Работодатель строго и принимается размешивать и растаптывать пепел огрызком карандаша.
– У меня сложилось несколько противоречивое впечатление о Вашем деле, – говорит он, – Мне нужно подумать, прежде чем я приму окончательное решение.
Тельман Иванович печально кивает. Он со всем согласен. Он вообще больше не слушает, что ему говорят. И едва только Работодатель делает паузу – значительную паузу перед тем, как сформулировать самое деликатное, Тельман Иванович вдруг сообщает:
– У меня отец был филателистом…
Отец филателист
Работодатель вежливо замолкает, ожидая продолжения, но продолжения все нет и нет. Минута проходит (это очень долго!), потом идёт другая и тут Тельмана Ивановича прорывает: