Как стать богом
Шрифт:
– Это хорошо. Это очень хорошо. Задача Ваша определяется. Надо собрать полную коллекцию
– Он будет в восторге, товарищ Сталин. Но это невозможно.
– Почему?
– Невозможно собрать полную коллекцию…
– Считайте что это партийное поручение, товарищ Епанчин. Надо собрать. Срок один месяц. Мы думаем этого будет достаточно. Обратитесь к товарищу Берия. Он в курсе и поможет.
– Слушаюсь, товарищ Сталин! – говорит маленький человечек Епанчин, обмирая от ужаса.
… Но независимо от этого ужаса мысль его уже работает привычно. Консульский полтинник придется отдать свой, думает он озабоченно. И ошибку цвета «70 руб» без зубцов. Где взять
Вот так или примерно так проходит его единственный и последний в жизни звездный час. Так или примерно так он рассказывает об этом сыну своему – маленькому, плаксивому, капризному, но умненькому Тельману Ивановичу. Но он ничего не рассказывает о том, что переживает, пока везут его в Кремль на огромной черной машине. И как героически сражается он в огромном кабинете с приступами медвежьей болезни. И как сваливается на другой день с сердечным приступом от нервного перенапряжения.
И уж конечно ничего не рассказывает он о том, как сидя на специальной квартире четыре страшные недели лихорадочно составляет подарочную коллекцию для чертова американца из тех многих коллекций, которые приносит ему неприятный человек в штатском – иногда молчаливый, иногда почему-то болезненно разговорчивый, иногда сдержанный, а завтра вдруг развязный, вчера красивый (кровь с молоком), а сегодня никакой, но всегда крайне неприятный в общении. И глаза у него всегда волчьи, несытые, нацеленные и как бы приценивающиеся.
Есть, есть что рассказать!
Как в промерзшем насквозь, до последнего винтика, самолете летит вынутый среди ночи из постели неизвестно куда. Оказывается в Ленинград, на улицу Попова, в Музей связи, где замерзает в ледяном, промерзшем до подвала, некогда роскошном доме Государственная коллекция – бесценное филателистическое сокровище под присмотром полумертвого хранителя не похожего уже на человека, а скорее на черную мумию, запеленутую в три шубы и в извозчицкий тулуп…
Как руки у него трясутся и делается нехорошо, когда в принесенной штатским человеком очередной коллекции он узнаёт коллекцию знакомую, сто раз виденную раньше, вылизанную до блеска его завистливыми глазами. И хозяин естественно вспоминается сразу же, но не как живой человек, а как уже покойник. Хотя он догадывается конечно что никого они не убивают, а просто конфискуют для нужд государства и соответствующую расписку дают. Ну сажают в крайнем случае.
Ему не хочется об этом думать.
Как теряет он однажды сознание, когда вместо привычного волка в штатском является вдруг на спецквартиру какой-то чин в мундире и орёт с порога:
– Саботируешь, сука, в рот тебе нехороший?! Препятствуешь следствию?!
Оказывается что он в списке указал неправильно фамилию одного филателиста, «с» написал вместо «ц». Откуда же ему знать как эта сволочная фамилия пишется. В паспорт же он к нему не заглядывал. А они найти его не могут. Весь Горький перевернули, нет такого, как в землю провалился.
Слава Богу все тут же выясняется и обходится одним неистовым этим криком да небольшим расстройством желудка до конца дня. Потом все кончается.
Его вызывают, благодарят, подписку берут о неразглашении. А через несколько месяцев (война уже кончается) дают квартиру. Правда в Ленинграде,
На складе конфиската сонный толстомясый старшина выбрасывает перед ним на прилавок штук двадцать альбомов. Господи, это, как в прекрасном сне! Он выбирает и выбирает, листает, проглядывает, откладывает, принимает решение и тут же берёт его назад. О, сладкие муки выбора на халяву! А потом, уже решившись, уже выбрав, уже отложив, уже даже раписавшись в получении, не выдерживает, ноет, принимается просить, клянчить, канючить со слезами в голосе:
«Ну еще что-нибудь, ну вот хотя бы этот маленький кляссерчик (с подборкой «черного пенни» между прочим), малюсенький, его наверное и в описи-то нет».
И представьте себе: толстомясый оказается человеком с сердцем в груди. Кляссерчика он конечно не даёт, но выставляет на прилавок несколько картонных коробок по виду из-под обуви, и предлагает: выбирай, не жалко! И он выбирает. Чепуха там какая-то, «Altdeutschland» на маленьких вырезках с гашениями, но тоже ведь на дороге не валяются. Взял. Пусть лежат.
Этих деталей он никогда даже сыну не рассказывал. И уж конечно ни слова никому не сказал, что до конца жизни так и проработал «на них» консультантом по конфискату. И ни разу между прочим об этом не пожалел.
Сюжет 7. Малое Мотовилово, клиника
Декабрь. Санкт-Петербург
– Чаю, чаю накачаю, кофию нагрохаю, – задумчиво поёт Работодатель на некий не вполне определенный, но безусловно варварский мотивчик.
– Это ещё что такое? – спрашивает Юрий без особого интереса.
– А хрен его знает! Ситуация навеяла.
Они сидят за столиком для подписания договоров и пьют чай, поданный и сервированный Мириам Соломоновной. Юрий впрочем пьёт чай без всякого удовольствия и все время судорожно зевает. Ему не хватает кислорода после перенагрузки и хочется прикорнуть минуток на десять.
«Слечу я когда-нибудь с нарезки, – думает он обреченно, – Ну, и работку я себе подобрал, мама дорогая, заработаешь тут инфаркт».
– Я все-таки не понимаю: у тебя что-то внутри щелкает или как? – спрашивает вдруг Работодатель и смотрит пристально.
– Или как, – неприветливо отвечает Юрий.
Он выбирает себе плюшку поподжаристей, неохотно откусывает и отпивает из ложечки.
– Но все-таки, – настаивает Работодатель, – Я и сам не лаптем деланный и как-нибудь вранье от правды отличу, но не на сто же процентов.
– А я на сто. И ты мне за эту разницу деньги платишь.
– Хорошо, хорошо. Деньги. Тебе бы все о деньгах. А ты объясни. Сколько раз уже обещал. Ну вот что ты чувствуешь, когда он врет. Какое при этом у тебя ощущение? Физически.
Юрий мучительно хрустит челюстями подавляя в зародыше очередной зевок.
«Ну, как это можно объяснить, – думает он обреченно, – И в особенности здоровому человеку, у которого сердце как метроном. Никак не объяснить. Да и незачем».
– Как будто жизнь уходит через плечи! – говорит он медленно.