Как стать богом
Шрифт:
Отец был филателистом. Не знаменитым каким-нибудь, нет. Денег вечно не хватало, но самоотверженным и знающим. Тельман Иванович многому у него научился и вообще пошел по стопам. Так вот отец привез из Германии в качестве трофея некоторое количество марок. Время было такое. Многие целыми чемоданами привозили и некоторые ныне замечательные коллекции начали произрастание свое именно из этих чемоданов. У отца же никаких чемоданов в помине не было. Так, несколько альбомов и обувная коробка, набитая марками разных стран и времен. И вот много лет
В коробке среди прочего обнаружился желтый, плотный конверт из-под фотобумаги «Кодак», а в конверте этом – несколько десятков самых разных марок, в том числе и на обрывках конвертов. Вообще говоря, «марки на вырезке» (то есть аккуратно вырезанные из конверта таким образом, чтобы остались тут же при марке почтовые штемпеля, служебные наклейки и прочая специфическая мутотень), такие марки ценятся особо, но здесь, в желтом конверте, наличествовали только какие-то драные обрывки конвертов и открыток, грязноватые, иногда даже замасленные и совершенно неколлекционные на вид.
Он собрал их в общую кучу и положил в кювету с теплой водой, чтобы отмокли от бумаги сами марки – в основном «рядовые немецкие княжества и кое-какая небезынтересная Швейцария». Каково же было его изумление, когда полчаса спустя обнаружил он в остывшей воде – среди обрывков размокшей бумаги и отклеившихся свободно плавающих рядовых марок это ослепительное чудо на розовой бумаге, Британскую эту Гвиану номер один, в великолепном состоянии, прекрасно обрезанную, «экземпляр кабинет» или даже «люкс-сьюперб», чистую, негашеную, но к сожалению без клея. Не исключено что изначально она была с клеем, как и положено быть чистой почтовой марке, да в теплой воде клей безвозвратно растворился, но возможно, что клея у нее не было никогда, как это встречается частенько у марок, выпускаемых в жарких тропических странах.
Теперь можно только гадать кто был предыдущим владельцем этого уникума. Ясно только что был это человек осторожный и предусмотрительный, равно как и человек грамотный и хорошо понимавший, какое сокровище находится у него в руках. И в ожидании нелегких времен и дурных перемен он принял надлежащие меры – не без остроумия спрятал свою драгоценность: положил на небрежный обрывок старого конверта и сверху аккуратненько наклеил какую-то обыкновеннейшую Баварию, скорее всего, двадцатых годов выпуска, чтобы размером была побольше, а привлекательностью поменьше. Простейший расчет: если кто-нибудь и покусится на коллекцию, то рядом с красивыми золочеными «альбомами Шаубек» кого заинтересует и соблазнит ботиночная коробка, набитая второстепенными марками, и тем более в этой коробке – невзрачный желтый пакет из-под фотобумаги «кодак»?
Рассказывая всю эту историю, Тельман Иванович проникновенен и откровенен настолько, насколько это вообще в силах человеческих. И вся его история правда. На редкость чистая и беспримесная правда. За одним довольно существенным исключением: не
Лирическое отступление №2. "Отец Тельмана Ивановича Епанчина"
В большом и даже огромном кабинете (где всё огромное – кресла, электрический свет, стол, окна, занавешенные титаническими портьерами, портрет Ленина во всю стену) находятся два маленьких человечка чем-то похожие друг на друга: оба серые, с редкими серыми волосами, зачесанными назад, со щеками, навсегда изуродованными оспой.
Первый спокойно стоит у стола и лицо его неподвижно, а второй сидит у этого же стола в кресле и весь, вместе с лицом, мучительно подергивается, словно кресло обжигает ему задницу.
То ли встать ему хочется руки по швам, то ли уменьшиться до нуля, вообще исчезнуть и оказаться в другом каком-нибудь месте, и мысли его так же лихорадочно и болезненно подергиваются, как и он сам. Он разумеется вглухую молчит и вообще старается не дышать. И молчит.
Первый человек смотрит в простенок между окнами, в никуда, словно догадываяс, что посмотрев на второго человечка в кресле может нечаянно убить его этим взглядом. Потом он говорит тихо и почти неразборчиво:
– Есть мнение, что надо сделать хороший подарок нашему другу и союзнику господину Рузвельту. Мне сообщили что он филателист. Занимается филателией. Это правда товарищ Епанчин?
– Так точно, товарищ Сталин! – человечек в кресле запинается и судорожно откашливается, – Извините… И говорят, что страстный филателист!
Наступает новая долгая мучительная пауза.
– А что это означает «филателия»?
– Собирание почтовых марок, товарищ Сталин. С целью их коллекционирования, а также…
– Это я знаю. Я спрашиваю: что само это слово означает «фи-ла-те-лия»? На каком языке?
– Это греческий, товарищи Сталин. А перевод, как бы это точнее выразится. Буквально?
– Конечно. Лучше всего буквально.
– «Нелюбовь к почтовой оплате». Наверное так, будет точнее всего.
– Как Вы сказали?
– «Нелюбовь к почтовой оплате», товарищ Сталин. А еще точнее: «любовь к неуплате почтового сбора».
Стоящий человек говорит с удивлением:
– Глупость какая-то, – он молчит и добавляет, – И вообще занятие глупое. Взрослый, умный человек, политик, а занимается глупостями.
Он снова молчит.
– А может быть он никакой не умный? Может быть все только считают, что он умный, а на самом деле глупец?
И он смеётся. Тихо, весело и неожиданно, словно смеётся вдруг известный всему миру портрет. И так же неожиданно снова мрачнеет.
– А как Вы думаете, советские марки у него в коллекции есть?
– Думаю что есть, товарищ Сталин. Думаю что у него очень хорошая коллекция советских марок.
– Что, все советские марки у него есть?
– Думаю что нет, товарищ Сталин. Думаю всех советских марок ни у кого на свете нет.
– Почему?
– Существуют редкости, которых известно всего пять-шесть штук и даже меньше.