Как стать никем. Апокалипсис по-питерски
Шрифт:
Смена девушек-интернов закончилась, ни Фионы, ни Катюхи в магазине уже не было. Дура Фиона в качестве мести успела растрындеть на пьянке, что Гагач уехал ебать Екатерину. Поэтому первое, что я услышал, придя на работу:
– Гагач, ты чо, палец в жопе у Катюхи сломал? Гы-гы-гы? – ржал мой тёзка из отдела крепежа. Я невесело смех подхватил.
После этого приключения у меня как отшептало и скромность, и скованность в отношениях с женским полом. За это я Катюхе вместе с несостоявшейся тёщей благодарен по жизни.
А вот
Глава 18. В каморке, что за актовым залом
Отмотаем время назад, в эпоху старших классов постпубертатного периода, чтобы можно было насладиться ещё одним витком моей борьбы с вечностью. Борьба заключалась в моём старании в вечность пёрнуть, чтоб люди помнили и чтили, а вечность явно избегала процедуры, что вполне понятно.
На беду мамы, которая надеялась вырастить из меня приличного человека, в старших классах школы я не увлекался ни юриспруденцией, ни стоматологией, ни ядерной физикой, ничем таким полезным и перспективным. Усугублялось это тем, что папа отстранился от воспитания наглухо, скрывшись в сочинских субтропиках, не хватало мне суровой мужской руки и внятного направления в жизни.
Зато, грешным делом, занялся я неблагодарным музицированием. Как бы сказала биологичка: подраздел – игра на ударной установке, среда обитания – говнорок.
Такой вот Карл Линней получился. Только барабанов не было.
На низком старте проблема казалась решаемой запросто. Отыскал юннат старые кастрюли, обтянул их толстыми обложками от учебников, повыдёргивал палки-подпорки от цветов и давай копоти давать, Чик Уэбб херов. Приходили в гости друзья с гитарами и давали несколько часов кряду что-то говнарьское и лихое над головой у бедной, непонятно чем нагрешившей пенсионерки Антонины Ивановны. Человека с высшим музыкальным, надо заметить, и утончённым вкусом.
Пенсионерка не бухтела: моя мама-врач, бесплатно, памятуя клятву Гиппократа, прокалывала различными омолаживающими составами вечером после работы все дряблые старческие жопы нашей панельной пятиэтажки. Отпрыску ангела прощалось всё.
– Алэксэй, вы точно увэрены в выбранном направлэнии дэятельности? – поинтересовалась у меня как-то бедная интеллигентная старушка. Речь её звучала довоенно утончённо.
– А что не так? – искренне удивился я.
Антонина Ивановна махнула рукой и, мелко трясясь, последовала к себе домой – в клуб любителей рок-музыки «Андеграунд», как мы прозвали её квартиру. В конце концов рок-музыканты часто кончают жизнь самоубийством. Так Антонине Ивановне рассказывала соседка. Знание помогало жить дальше.
Лиха беда начало.
Наш коллектив заметили и взяли на воспитание в местный центр детского творчества. Там были электрогитары и барабанная установка. Настоящая.
Это песдец, товарищи! Переворот сознания! Дзынь-дзынь, тыщь-тыдыщь.
Едва освоив инструмент на начальном уровне и организовав пару легендарных концертов, за которые мы всем составом были биты гопниками уездного городка, я твёрдо решил стать рок-звездой. Столица рок-н-ролла – Санкт-Петербург – была под боком. Гребенщиков! Горшок! Цой…
Грядущий
Из уездного говнарьского рок-коллектива «Пропиздоиды» поступил учиться дальше только я. Остальным досталась судьба развлекать местную гопоту, радуя немногочисленную провинциальную публику плохим звуком и ссадинами на унылых лицах – следами от подошв армейских гадов. Свои причудливые синяки музыканты называли ласково и с местным колоритом: «карельские узоры».
Мне – кровь из носа – был нужен новый ансамбль.
И с этим, кажется, повезло. Познакомился в колхозе, куда меня направили перед учёбой, с питерским пареньком Женькой. И не зря познакомился.
Оказалось, существует в некотором доме культуры оркестр подростков-баянистов. Ребята и девчата ездят по япониям всяким выступать, валютой платят, залы в овациях валяются.
Но… Вернее сказать – ездили.
Музыканты, сделавшие оркестру имя, выросли и устроились на работу грузить лопатами уголь, а на смену им пришли выпердыши эпохи перестройки, «гениальные» малыши, запиханные мамашками в престижный коллектив по блату. В результате дом сомнительной культуры получил сборище мажористых ушлёпков, которых даже на отчётном концерте для бабушек показывать стыдно. Старость уважать надо. Часть из этих криволапых недотёп и решила организовать рок-группу, оставаясь репетировать после оркестровых экзекуций. Коллективу нужен был барабанщик…
А опишу-ка я этот паноптикум поёбельно, история должна знать своих героев.
Басист Михуил. Это квинтэссенция басистов, потому как Михуил мог две вещи. Если ему дать басуху, то он мог на ней играть «ми-до-ре», «ми-до-си, ой, блядь, ре». Если басуху отобрать, то Михуил не играл и превращался в мебель системы «где оставил, там забрал».
Я вообще припомнить не могу, чтобы он когда-нибудь произнёс что-то похожее на законченное предложение. Только «да», «нет» и «нинада».
– Михуил, будешь водки?
– Да.
– Михуил, деньги есть?
– Нет.
– Михуил, а по еблищу?
– Нинада.
У Михуила было опущено все: уголки глаз и губ, свисал нос, мелок подбородок, покаты плечи, мешком висела одежда, унылой паклей болтались на голове безжизненные волосья. С таким скорбным еблищем он должен был декламировать на вечерах поэзии в районной библиотеке классиков Серебряного века и безнадежно дрочить на профиль Ахматовой работы художника Тышлера. Но судьба избрала для Михуила иной путь.
Полной противоположностью перхотному недобасисту являлся ритм-гитарист Андрей. Вот этот был да, живенький, помесь Бумбараша с Щелкунчиком. У Дюши пожизняк залипала верхняя губа в районе носа, как у последнего укурка, отчего его идеально белые, ровные, лошадиной величины зубы были постоянно доступны для лицезрения. Добавим румяные щёчки, вытаращенные карие глазки и буйную кудрявую шевелюру.
Я Андрея побаивался, если честно. Создавалось впечатление, что гиперактивный камрад сейчас возьмёт и цапнет тебя ни с чего за палец, за нос, а то и загрызёт. В пароксизме любви к человечеству.