Как стать никем. Апокалипсис по-питерски
Шрифт:
Может, ещё не всё потеряно? Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Так ведь?
– А ещё он ставил раком бояр и вставлял им в жопы свечки!
Где-то сдох от зависти один Петросян.
– Не просто так Тузик его кусил! – проскрипела бабушка.
– Лёша, ты хотел покурить! – сказала красная Вера, ставя точку в моём, да что уж там, и своём позоре.
– Да, да… покурить… – Я суетливо вышел из-за стола, виновато приседая, разводя руками, покинул
Мы сидели на лавочке, смотрели на закат, рдеющий над яблонями. Я курил, дрожа от нервов. Вера положила руку мне на колено.
– Совсем всё хуёво? – с надеждой спросил я, ожидая пощады.
– Да, – ответила Вера. Её губы превратились в упрямую ниточку. – Лёша, ты же не на них женишься. Я-то переживу. Ты, главное, молчи. Молчи, пока здесь. Хорошо?
Я обнял её и прижал к себе. Впереди нас ждало крепнущее год от года чувство крайней нужности друг другу, которое значит даже больше, чем любовь. Хотя и любовь никуда не делась.
Глава 23. Момент вращения
15 апреля 2017 года
Санкт-Петербург. Горный институт. Электромеханический факультет
– И всё же они вращаются! Пам-парам-пам-пам! – доцент Кичбулаев Наиль Рашидович, пританцовывая, ворвался в открытую для проветривания дверь учебной лаборатории. – «Кто молодец? Я молодец! На лабуте-е-нах, нах!»
Пока учёный муж исполнял гангнам-стайл, мятая рубашка выбилась из-под брюк, выронив на пряжку ремня унылую жировую складку, которая, тем не менее, весело подлетала в амплитуде, обратной скачкам Кичбулаева. Коричневый пиджак чернел подмышечными пятнами пота. Наиль Рашидович находился в том возрасте, когда согласие студентки сдать зачёт альтернативным методом уже не воспринималось с должным энтузиазмом, но душой он был бодр и весел.
Профессор Садовников обернулся, оторвавшись от своих приборов, и удивлённо спросил:
– Кто вращается?
– Классики! – с идиотической улыбкой ответил Кичбулаев и изобразил шлёпанье сексуальной партнёрши по заду. – Классики крутятся. В гробах, с-суки, вертятся!
– Коллега, давайте без шуток! – начал сердиться профессор. Не каждый закадычный друг мог вот так вот запросто ворваться к нему в лабораторию. Не говоря о доценте Кичбулаеве, с коим приходилось пересекаться лишь в нескольких научных проектах, и то вскользь. – А то я сейчас сам начну вращаться. В чём дело?
Наиль Рашидович перестал скакать и, сверкая чёрными татарскими глазами, вплотную приблизился к Садовникову, сказал зловеще:
– Сейчас вы, дорогой профессор, не начнёте вращаться! А когда умрёте, как миленький, изволите-с!
«Пизда коллеге. И мне пиздец! – смекнул профессор. – Убьёт психопат!»
У старого учёного, давно забывшего, как выглядит сочный персик молодой и глупой студентки, больно кольнуло сердце. Он был дряхл и немощен, поэтому не смог бы оказать должного сопротивления при покушении.
–
– Ну-у-у… – испуганно согласился Садовников, в мыслях малодушно изменяя атеизму.
– Транзитом на одну ночь были в Свердловске… тьфу… в Екатеринбурге. Я не утерпел, решил его включить, ещё раз проверить сейсмограф этот. В гостинице не включишь: город, вибрации, бляди. А прибор чувствительный. Я взял аккумулятор и поехал с ним на ближайшее кладбище, Ивановское, значит. Запускаю, а там, помимо шумов, ритмичные высокочастотные подземные толчки высрались. Несильные такие. И эпицентр на вершине холма! Представляете?
– Угу!
– Поднимаюсь на холм, а там могила Бажова!
– Угу! – заело слушателя.
– Угу, угу! Хер похож на кочергу! – снова раздухарился доцент. – Включаю сейсмограф, а он, собака, фиксирует толчки на небольшой глубине прямо под могилой!
– Могилой? – слабо спросил профессор. – Наиль, родной, у меня внуки, студенты. Не надо…
– Что не надо? – удивился доцент, принимая слабость и страх коллеги за почтенный научный трепет и радуясь плавному переходу на «ты». – Надо! Мы там целую бучу подняли. Могилу оцепили и ночью эксгумировали. В обстановке строгой секретности! Открываем, а он там бьётся, родимый. Долбится о боковую крышку гроба. Трук-тук-тук, трук-тук-тук! Земля под гробом просела, и он наклонился вправо, сместив ось вращения классика! Так бы хер заметили! Вращался бы себе, и похуй!
Татарин радостно засмеялся.
– Наиль, не волнуйся… На-ка, выпей! – Хитрый профессор незаметно вылил в свой стакан ядовитый реактив из пробирки и протянул напиток коллеге.
– Спасибо! – Кичбулаев поднял руку со стаканом на уровень груди и продолжил. – Неведомая сила поднимает писателя в центр гроба и вращает с бешеной скоростью! Представляешь? И мы всё засняли. Этим уже секретные службы занимаются. Дали санкции на вскрытие всех могил крупных писателей! Совершенно секретно! Только тебе говорю, в свою группу возьму… Это какие возможности для энергетики открываются! Если представить, что писатель – это у нас ротор, а гроб – это статор… ой, даже думать не хочу. Сейчас глоток чаю сделаю и покажу тебе видео. Это чай, да?
С этими словами доцент поднёс чашку ко рту. Профессор вскочил с кресла и ударил коллегу по руке; чашка разбилась о стену. Зашипела, запузырилась краска. Наиль Рашидович очумело смотрел на разъедаемую кислотой поверхность.
– Показывай видео! – прохрипел Садовников.
23 июня 2035 года
Ленинградская область. Атомная станция в Сосновом Бору
Огромный зал. Сигнальные лампочки, пульты, бегущие светодиодные строки, непонятная установка в центре.
– И как это работает? – спросил президент у главного инженера проекта, умудрённого сединами профессора Садовникова. Бориса, как уже было понятно, Пименовича.
– Вот тут у нас графоманский центр. Сотня отъявленных писателей, так скажем, круглосуточно сменяя друг друга, пишут свои стихи, рассказы, книги. Прямо из-под пера их писанина попадает на бегущие строки в главный энергетический зал для усиления КПД. То есть коэффициента пол…
– Знаю. Дальше! – оборвал его президент.