Как воспитать ниндзю
Шрифт:
– Я с ним кокетничала!?! – оскорблено воскликнула я. – Да я его била, била, била, дважды плюнула на голову, опрокинула вазу, кинула жабу на голову, накормила пауком и жабой, негритенком сделала, в обезьяну обратила, в грязи выкупала, кастрировать собиралась, галерею показала...!
– Так-так! – подозрительно сказал отец. И я мигом прикусила язык. Перечисление грехов было громадной ошибкой. Дернул же меня кто-то за язык. Я с горестью подумала, что, наверное, я в душе христианка, исповедуюсь тут отцу, а это нехорошо. А говорить про галерею вообще было катастрофой, как и напоминать об этом.
– Сибирь! Сибирь! – закричала я, как попугай какаду, пытаясь вернуть ему прежнее направление
Это тоже была ошибка.
Папа стал черный и прибавил это к списку моих грехов.
– Этот принц такой плохой, что нам делать! – закричала я, подавляя их мыслительные способности своим тихим как гудок голосом.
Но родители на провокацию не поддавались, а вспомнили все мои грехи. Поскольку называть и перечислять их было долго, и даже назвать каждый по номеру невозможно за столь короткое время, отец просто назвал число. Которое увеличилось на шестнадцать. Один миллион четыреста тринадцать тысяч двести тридцать семь – он считает автоматически, бессознательно, как счетчик, и любит считать, так что все уже давно подсчитано и записано со слов мерзких ябед.
– Мерзкая клевета! – оскорбленно заорала я. – Да быть такого не может! Меня незаслуженно оклеветали, безумно преувеличив мои мелкие согрешения!!! Все ложь и клевета! – бушевала я. – Этому числу нельзя верить, ты преувеличил число моих грехов на целых три!!!! А я еще даже на остальные комнаты с сокровищами в доме не глядела!
Гордо отвернувшись, оскорбленная такой ложью, я быстро вышла из комнаты. Пока меня не поймали и не выпороли.
Скрывшись из глаз, я перешла на рысь. И только вылетев из дома, почувствовала себя хорошей девочкой. А то, если б догнали, я была б мерзким невоспитанным чудовищем. Насколько я понимала, отец сейчас будет занят. Ловлей и воспитанием. Но я подкинула родителю идейку, и пока он все комнаты не стерилизует, до тех пор охота на любимого ребенка подождет. Гнусное положение, но я ничего не могла сделать еще худшего, чтоб он забыл о предыдущем. Больше принца не было. Разве дом грохнуть?
– Судьба моя злодейка! – вздохнула я. – Никто меня не любит, никто меня не понимает, все обижают бедного, несчастного, беззащитного ребенка... Честную, застенчивую, робкую девчонку... – грустно подумала я, склоняясь над прудом. Я Аленушка из сказки, а принц был настоящим козлом. Я была печальна, и даже села так, как на гравюре из книжки сказок. Чтобы все видели, какая я грустная и печальная, настоящая взрослая девочка. Минут пять я строила грустное лицо, пытаясь передать обуревавшие девочку печальные думы. И так, чтоб меня видели слуги.
– Она печальна... – скажут они и вытрут скупую мужскую слезу. – Она так утончена, такая хрупкая, добрая, печальная... Настоящая леди... Все плачет, милая, хорошая, чуткая девушка! Она потеряла жениха, бедняжечка...
Я даже всхлипнула от жалости к себе. Дважды всхлипнула, чтобы издалека было слышно.
Все должны видеть, что я могу даже утопиться. Смущает, правда, что в этой мерзкой луже всего полметра, но англичанки всегда найдут, где утопиться!
Я приняла такую мерзкую типичную для подруг Мари мечтательную позу, что мне самой стало себя жалко! Я такая тонкая!
– Ты такая мерзкая притворщица! – фыркнув, навалилась, хохоча, на меня сзади Мари.
Я стойко не реагировала, сохраняя фигуру «Печальная».
– Что, грустно? – сочувственно спросила Мари. – Мучить больше некого? А принц поспешно удрал?
Я всхлипнула прямо на глазах у слуг.
– Какая ты бесчувственная! – заливаясь громадными слезами, сказала я.
Мари сделала несколько гримас.
– Ну, перестань, – успокаивающе сказала она, – ты же гнусная мартышка! Принц еще вернется, у тебя все впереди, не притворяйся!
Я
– Что ты знаешь про любовь, – всхлипнула я, – карга старая!
Терпение Мари не выдержало, и она лопнула.
К сожалению, про рукопашный бой она знала куда меньше, чем про любовь. Хоть я ее и научила на свою голову. Но на то, чтоб, пользуясь своим коварством и сочувствием, скинуть меня в воду, ее хватило.
Секунда, и мы, хохоча изо всех сил, полетели в воду и стали топить друг друга. Одно утешение, что в этом водоеме вода была чистая. Ручей втекал в него и вытекал, и здесь все было исправно...
Минут пять из воды слышались дикие крики и индейские кличи, из окон даже высунулись слуги, но, поскольку мы были в новеньких платьях, упав в воду в бальных нарядах, в которых я встретила принца, то я на них не обращала внимания, ведь все было прилично. Утопить на глубине полметра было трудно, хоть я и очень старалась. А на маму не обращала внимания, что она там хмуро с кем-то разговаривает, пожимая плечами и ежась.
Мы с Мари на море или на озерах и не такой шум устраивали – надо им как-то и привыкать. Обе страшно юркие, подвижные, ибо полжизни Мари ходила за мной хвостом, и получала нагоняи, такая плакса, пока сейчас не выросла до восемнадцати лет и не чувствует себя взрослой. Но жизнь рядом со мной требовала быстроты реакции, и потому она гораздо ловчей, осторожней, подозрительней и настороженней, чем обычная дева. И теперь она топила меня вполне профессионально, хоть я и уворачивалась и изворачивалась, как угорь, и как рыба скользила по всему водоему, будто змея.
Но она не отставала – вода кипела. Мало кто понимает, что Мари есть вылитая клевета на английскую женщину, а не леди. Им это предстоит узнать, и тогда они вспомнят обо мне и зальются горючими слезами раскаяния. К тому же она тяжелее. И потому я оглушительнее визжала, когда меня топили, а вода бурлила.
– Ну, чего вы уставились... – услышала я, как, ворча, отец разгоняет слуг работать. – Реакция, у них, конечно, не такая как у детей, но смотреть на этот водоворот нечего... Все равно ничего не увидите – слишком быстро сменяются картины... Когда они дерутся, сразу уходите прочь, – поучал он, – чтобы они не сломали ноги, ибо они напоминают клубок сцепившихся пантер, маленький вихрь...
Люди не верили и плакали по нашему поводу.
– Ничего страшного... – успокаивал пап'a кого-то, – они дерутся с самого детства постоянно по несколько часов в день с самого детства непрерывно, это у них игры вместо тренировки, перекидывают друг друга, вроде акробатики, только визжат громко... Зато стали изворотливые и ловкие, как кошки, очень изворотливые цепкие, хваткие, мгновенно группируются при бросках на голую землю и даже каменный пол, ничего и никогда не боятся... А вода так вообще это рай – две негодяйки могут играть в безумные доганялки часами... Видели бы, как они на траве крутятся, швыряют, перехватывают друг друга и уворачиваются, – сердце стынет, а им и ничего – за долгую жизнь обросли жесткими мышцами и подкожными мозолями и привыкли падать и ударяться, и поэтому только смеются и хохочут... Бог знает, как это случилось, но они с возрастом стали как пьяные, что могут падать как угодно с любого расстояния, и им ничего... Упадут с трех метров или перекатятся по камням, а на них и синяков не останется – так тело держит удар и закрывается и смягчает само, да и мышцы стали как у тигрят – катайся хоть часами по земле, ничего нет... А в воде так даже и беспокоиться нечего – пусть крутятся и летают... Идемте, идемте отсюда... Обе могут быть под водой почти по две минуты, не бойтесь... Они не столько друг друга душат, сколько визгают...