Как воспитать ниндзю
Шрифт:
Мари всегда говорит, что вид моей работы отчего-то вызывает в ней возвышенные мысли, потому что я делаю абсолютно любую работу, действие, задание, дело с таким сосредоточением и любовью, будто молюсь так. И что я просветляюще и благообразно воздействую на слуг, что вообще странно, ведь я такая вертихвостка. Она вообще говорит обо мне комплименты, когда нет джентльменов, что вечно крутятся вокруг нее всегда. И постоянно, издеваясь, подсовывает мне изображение святого Франциска.
Я тоже люблю небо и очень люблю смотреть на него. Мне кажется, там Кто-то, Кто со мной говорит, и Кто меня любит. Если заставить замолчать все существо, все
Мари сразу ручки складывает и говорит: «Братец волк». А мне хочется быть братцем всего живого.
Особая утонченность этого издевательства в том, что я знаю, чем я занимаюсь, и она знает, чем я занимаюсь, и Мари тоже этим занимается. Наш отец – дипломат. Это официально. А неофициально, в переводе с английского на языки других стран, где он побывал и где его помнят, это звучит как «проклятый шпион», «дяденька уважаемая английская сволочь», «грязный разведчик», «вонючий агент», «подлый тайный убийца». Естественно, это самое лучшее, что можно писать не стесняясь, что говорят о его занятии.
А вообще враги и политические противники часто говорят, что он занимается «бандитизмом», тем, чем занимаются сукины дети, ублюдочными делами, преступной деятельностью висельников и т.д.
А его помощник в этом видном занятии – это я.
И шпиён, и гадина, шиноби, и синоду, и ниндзя, и даркфайтер, – это я. Столько в разных языках, чтоб сказать про меня гадость придумали! То есть берсерк я, берсерк. Но мы солдаты, мы защищаем свою Родину и свой народ, но не убийцы. Темный порученец я, даркфайтер. По всем неправедным шпионским делам. Та, кто все плохие шпионские дела делает. Или хорошие, но неприличные. Или нужные, но не совсем хорошие. В общем, я как капер или разведчик – во всех остальных странах его вешают и за шею вместо ордена, а в своей стране он еще и герой. С орденом на шее. Обычно – посмертно.
Я – женщина-боец и телохранитель у своего отца.
Вся моя жизнь – сражение.
Бой – как дыхание, я никогда не знала иного.
Бой включен в мою жизнь, как обед или завтрак.
А если опасности нет, я сражаюсь с порученным делом или самой собой, занимая сама себя. Рассматривая знание или мастерство как врага, я веду тяжелейший бой и мне не скучно. Нужно уметь штурмовать. Тогда учеба превращается в войну. Жизнь – в бурю и натиск и безумное напряжение каждой жилочки тела и духа.
Можно трусить от грозы, можно дрожать, а можно наслаждаться каждым ее дыханием – мокрая, безумная, счастливая. Жизнь – гроза, и только от вас зависит, омоет ли дождь ваше тело навстречу радости, обнимая вас обтягивающей одеждой и обнажая формы на радость миру... Или будет стегать сдавшегося и опустившего руки. Ты – королева дождя, королева бури, тогда ужас превращается в наслаждение силой. В безумие победы.
Ты можешь стать нестерпимо пылающим солнцем, ты можешь стать бесконечным огнем, ты можешь стать бурей, ты можешь бесконечно неистово любить мир, ты можешь безбрежно буйно любить жизнь, – и тогда мир будет покорно гнуться как глина в твоих руках, отвечать твоим мыслям, жизнь будет петь и отзываться тебе. А можешь стать трусливым и пассивным, духовно мертвым, и тогда собака кусает, а не служит, мустанг бьет, а не подчиняется укротителю, ласковая и теплая волна моря становится утоплением, мяч судьбы получает удары всех, у кого эта пакость на пути, любовь темнеет и при темноте становится насилием, разложение и слабость привлекает
Можно наслаждаться каждым мгновением мастерства. А стремление к мастерству превращается в неостановимый ураган.
Когда создан абсолютный поток внимания и напряжения без остатка – тогда твой вихрь несет тебя. Я тогда люблю тебя, жизнь, люблю до безумия, люблю до наслаждения самой любовью, хотя она у меня всегда трудна и нелегка!
Мари – это сестра. Как я ее любила! Я видела из окна, как она сейчас катается на лучшем моем коне в роскошной амазонке с каким-то разодетым толстяком, пока я мою стекло в грязной одежде служанки, плюя на нее. Сквозь стекло. И тут же невинно растирая его, ведь я его мою.
Мама всегда удивляется, как я добиваюсь такого чудовищного качества, что всегда хочется потрогать, настоящее ли стекло, и есть ли оно вообще. И оставить на нем свои грязные пальцы, – как говорю я. Я выросла на Востоке, и безумное мастерство, и трудолюбие, и стремление во всем к совершенству, и любовь к труду кажется мне естественной.
Мы как-то были с отцом в России, там Святой говорил: «Работай для Братии, как раб купленный». Нужно настолько отдаваться работе семьи, настолько погружаться в нее, настолько бесконечно отдавать себя, чтоб каждое мгновение было блаженством. Чего не понимает сестра, выросшая в Англии с матерью. Здесь труд – признак второго сорта.
Из окна мне отлично видно, как сестра, которой уже восемнадцать, одетая в одежду ценой минимум тысячу фунтов и драгоценности такой стоимости, что на них мог жить целый город целый год, беседует с джентльменами и герцогами. Я снова с силой плюю на нее. Мне пятнадцать. Она видит это и тайком показывает мне кулак. В ответ я невинно растираю плевок тряпкой по стеклу, а потом, когда она успокоилась, плюю еще раз сквозь зубы с циничным видом, как типичный мальчишка сорванец с трущоб. И с таким видом, чтоб она никак не могла ошибиться.
Сестра, у которой наблюдательность куда выше среднего англичанина, злится. Окружающие ее герцог и куча золотой молодежи никак не могут понять, чем они вызвали такую злость у юной леди. А та не может объяснить. Я просто служанка, мимо которой они проходят, как мимо тумбочки. Впрочем, сегодня они не проходили, а мерзко смотрели. Что унижало меня еще больше.
Я любила сестру так неистово, как десять тысяч сестер любить не могут.
А экономка еще удивлялась, почему меня тут же не убили, не наказали и не уволили.
Мне ее жалко.
Мне ее очень жалко.
Я прямо плачу.
Ей придется терпеть меня. А она меня уже терпеть не может.
Связи между другими нашими поместьями здесь нет, этот большой дом мы купили недавно, и она понятия не имеет, кто здесь хозяйка. И кто распоряжается всем имуществом. И кто купил этот дом. Я верю, что когда она это узнает, это ей принесет удовольствие. Пока думать об этом приносит удовольствие мне.
Старый солдат, говорите?
Настроение сегодня у меня упало до нуля. Оно и так было мерзкое, а после всего случившегося стало вообще плохим. Может, поэтому мальчонка попал под тяжелую руку. Я была слугой, служанкой, пажом, официантом, официанткой на тысячах балов и пиров в тысяче разных стран, и даже давно забыла их количество... Вряд ли даже кто-нибудь в силах представить, на скольких приемах я побывала и почему...