Как выиграть любой спор. Дома, на работе, в суде – где угодно

Спенс Джерри

Недавно мы с Имаджин обедали в кафе, и к нашему столику подошел мужчина. Это оказался мой старый знакомый, которого я не видел с тех пор, как он был молодым выскочкой. Он постарел, поседел и располнел, но, к счастью, я его сразу узнал. «Хорошо выглядишь», — сказал он, что в вольном переводе означало: «Да-а, годы берут свое». Но мой знакомый продолжал петь мне дифирамбы, хотя язык его тела противоречил его словам.

Ну а что он должен был сказать? «Господи, чел, мы не виделись двадцать лет — ты выглядишь так, будто тебя переехал грузовик. На лице морщины размером с траншею. А твои волосы — раньше они были русые, а теперь почти седые. Но несмотря на эти следы жизни, я все-таки смог тебя узнать». А что должен был сказать я? «Когда мы в последний

раз виделись, ты был молодым красивым парнем, а теперь я не смог бы отличить тебя от тех пузатых плешивых ублюдков, которые вечно подходят к моему столику, мешают мне обедать и говорят мне, что я хорошо выгляжу». Я должен был это сказать? Нет. Поэтому я сказал: «Сколько лет сколько зим, приятель! Ты тоже хорошо выглядишь!» А когда мы уходили, он, вероятно, подумал: «Совсем сдал, старина». А я подумал: «Да, время не пощадило этого красавца». Ни один из нас не высказал свои мысли вслух. Это был наш подарок друг другу. Он не имел ничего общего с кредитом доверия.

ЗАМОК. Главное в споре — играть. Ты или хороший актер, или нет. Я никогда не был хорошим актером.

КЛЮЧ. Играть — значит раскрывать правду. Чтобы быть хорошим актером, надо играть так, чтобы вам верили.

Чаще всего мне задают вопрос: «Когда вы в суде, вы играете?» Что подразумевает: «Мы можем вам доверять? Вы кажетесь достаточно искренним. Мы хотим вам верить. Но, должно быть, вы опытный актер, который может одурачить присяжных, которые, следовательно, могут одурачить нас», что, естественно, поднимает вопрос актерской игры. Что это такое?

Играть — значит быть. Настоящая актерская игра никогда не бывает притворством. Наоборот, она требует правдоподобного изображения персонажа в его жизненной ситуации. Актер должен вжиться в свою роль и проявлять свои реальные чувства — гнев, радость, удивление, печаль, боль. Когда Аль Пачино играл слепого, ворчливого отставного офицера в фильме «Запах женщины», он не притворялся слепым. Он представлял себя слепым. Он настолько вжился в свою роль, что утратил способность видеть. Конечно, мы можем притворяться, но актеры, которые притворяются, редко получают «Оскар».

Тем не менее самое безупречное исполнение на сцене, самый безупречный спектакль — плоды долгих многодневных репетиций — длится всего пару часов. Звезды кино отрабатывают свои реплики, пока они не станут теми самыми репликами, а каждая сцена снимается снова и снова, пока не будет выглядеть максимально правдоподобной. Режиссеру, как и нам, важен кредит доверия. В споре, в отличие от мира театра и кино, мы не можем позволить себе роскошь многократно прогонять и оттачивать свое исполнение. Мы не можем попросить своих жен или работодателей проигнорировать наши последние слова и подождать, пока мы их произнесем правильно. Если мы притворяемся, то, как бы искусно, убедительно и заученно мы это ни делали, в какой-то момент Другой почувствует: что-то не так. В этот момент мы проиграли спор. Нам верят, потому что мы говорим правду — правду о фактах, которые мы знаем, и правду о чувствах, которые мы испытываем.

ЗАМОК. Так как мне говорить правду? Может, я не знаю как.

Нас с детства наставляют говорить правду и всю жизнь твердят, что «честность — лучшая политика». Однако мы не слишком преуспели на этом поприще. Как ни странно, наше общество не приветствует правду. Я не слышал об учебных курсах «Как говорить правду». Я не слышал об Организациях анонимных лжецов. Я не встречал специалистов по правдивой риторике, а если кто-нибудь заверяет меня, что он всегда говорит правду, мне хочется поскорее сделать от него ноги.

Горький опыт учит нас тому, что за правду наказывают. Если мы говорим правду, нас часто ругают, отвергают или третируют. Если мы признаемся в каком-то проступке, даже в самом незначительном и

невинном, нам устраивают за это головомойку. Если мы признаемся в своем страхе, нас презирают. Если мы открываем свои потайные желания, нас высмеивают. Если мы признаемся в любви, нам порой отказывают. Если мы выражаем свою антипатию, нас делают изгоями. Если мы проявляем гнев, нам отвечают гневом. Мы учимся уклоняться от правды. Мы создаем мифы, чтобы укрыться за ними, как за баррикадами. Мы шарахаемся от правды, как от чумы. Мы слышим, что искренних людей называют идиотами, дураками и наивными простаками. Правда стала ругательным словом. Упаси нас, Господи, от правды! Особенно от правды о себе.

КЛЮЧ. Научитесь быть обнаженными.

Несмотря на этот горький опыт, нам всем нужно учиться раздевать свою психику. Но чтобы убедить вас снять свои психические одежды, я должен это сделать первым. Следуя метафоре, я признаю, что боюсь оказаться не на высоте — обнажить свой, возможно, обвисший живот, свою, возможно, бледную, незавидную грудь или какие-то другие непривлекательные вещи. Но я все равно считаю, что мы должны говорить так, как будто мы голые.

Однажды я написал следующую пародию, чтобы проиллюстрировать фрустрацию судей, которые не в состоянии извлечь истину из выступлений адвокатов.

Когда я проснулся, все присутствующие в зале суда, включая свидетелей, были без одежды, в одних чулках. Прокурор сидел совершенно голым, и его волосатый живот выдавал особый вид беременности, которым страдают большинство мужчин в возрасте пятидесяти лет. При всей странности ситуации прокурор, казалось, чувствовал себя вполне комфортно. Он откинулся на спинку кресла и рассеянно почесывал подмышку, медленно перебирая пальцами ее редкую растительность. Его тощие икры украшала пара подвязок, и он шевелил носками ног в черных шелковых чулках. Мой взгляд переместился на собственную персону. Она тоже была совершенно голой и — о ужас! — в разных носках! Дабы прикрыть свой срам, я придвинул поближе кафедру.

— Господи, Ваша честь, все голые! — закричал я.

— Какая наблюдательность, советник, — скучающим голосом ответил судья.

— Но почему?

— Все просто, советник. Я приказал всем снять одежду — всю, кроме носков. Стопы уродливы.

— Но почему, Ваша честь, при всем уважении к вам, вы приказали всем снять одежду?

— Я скажу вам почему! Я сыт по горло уловками и хитростями всех этих фраеров в модных костюмах от Brooks Brothers. Юристы, представляющие свои дела обнаженными, более склонны говорить правду.

— Но вы-то, Ваша честь, одеты. Это нечестно, — запротестовал я.

— Судебная привилегия, советник. Мы, судьи, скрываем много тайн под этими черными мантиями, — и расхохотался, словно отпустил особо удачную шутку.

Мы носим психическую одежду, чтобы скрывать свою личность. Мы стали обществом, где важно не кто мы есть, а как мы себя подаем. Где важно не столько быть, сколько выглядеть хорошими. Наш имидж, а не подлинные сущности, наши мифические, а не настоящие «я» продаются сплошь и рядом в красивых упаковках, как персики в супермаркете. И мы уже так запутались в этих маскировках, что перестаем отличать оригинал от подделки. Мы уже не знаем, кто есть кто. Здесь-то и кроется великая сила наготы. Когда Другой стоит перед нами обнаженный, мы видим его в реальном свете. И динамика нашего взаимодействия начинает меняться. То, что Другой доверился нам настолько, чтобы показать себя настоящим, говорит о том, что он тоже заслуживает доверия.