Как выжить женщине в Средневековье. Проклятие Евы, грех выщипывания бровей и спасительное воздержание
Шрифт:
Если учесть, что Матвей Вандомский рассуждал о тропах и намеренно опирался на сочинения авторитетных предшественников, неудивительно, что он в точности повторяет идеал красоты, как его описывал Максимиан; в конце концов, античные авторы не удосужились предоставить сколько-нибудь конкретный литературный портрет Елены. В итоге у Елены в описании Матвея тоже золотистые волосы и тонкие черные брови, которые выделились на бумажной белизне ее чела. Однако в отличие от предыдущих описаний, где есть указание на монобровь, Матвей делает особый акцент на «белом и чистом» промежутке между бровями Елены и отмечает, что «разъятые полукружья бровей не позволяли буйства волоскам». Ее лицо, говорит Матвей, источает сиянье, как «светозарная звезда», и столь же ярко сияют ее глаза. Ее кожа бела, а щеки красны, что похоже на «игру румянца с белизной снегов». Далее Матвей любезно описывает нос Елены как не слишком большой и не слишком маленький. В отличие от Максимиана, он уделяет больше внимания улыбке Елены —
Далее в том же произведении, как бы желая подчеркнуть, как именно создается троп, Матвей еще раз пытается описать Елену. На сей раз он обращается к двум характеристикам образа Елены из текста Максимиана, которые прежде не упоминал. Описывая чело Елены, он теперь сравнивает белизну ее кожи не с бумагой, как в вышеприведенной цитате, а с молоком, однако повторяет вслед за Максимианом, что оно «чистое» (libera). Почти все прочие детали Матвей оставляет без изменений. Он впадает в восторженный тон, когда рассуждает о значении красоты Елены, о присущих ей «сокровищах телесных и совершенности сложения», и далее — о трагической роли этой несравненной красоты в разрушении Трои и «повержении во прах царевичей»53. Представляется, что дополнительное описание, скорее, призвано продемонстрировать образность языка и показать, что автор изучал труды древних авторов, а не только прекрасных женщин.
Составленное Матвеем описание Елены Троянской убедительно, потому что он очень недвусмысленно дает понять, что учит свою аудиторию составлять описания прекрасных женщин. Он велит читателям использовать эти приметы красоты в их собственных работах. Надеясь распространить свои тропы, Матвей объясняет читателю, что такого рода описание обладает «риторической красочностью», к которой им следует стремиться в их сочинениях. Он не только обращается в прошлое, к творчеству всеми восхваляемого автора, но и для убедительности задействует прославленную в мифах героиню полубожественного происхождения. Этим он также расширяет свое классическое знание — и встает на плечи гигантов. Сочинение Матвея оказало невероятное влияние на его коллег, теоретиков стихосложения, и впоследствии вдохновило авторов по всей Европе на создание подобных трактатов, и в каждом содержался тот же прописанный Матвеем образ идеальной женской красоты.
Пожалуй, наиболее влиятельным среди трудов, подхвативших выведенные Матвеем «идеальные» приметы женской красоты, можно считать сочинение прославленного поэта Гальфреда Винсальвского (годы творчества 1200-е). Как и Матвей до него, Гальфред своим примером показывает, как распространялись средневековые идеи. До нас дошли очень скудные сведения о его жизни, известно, что одно время он работал в Оксфорде, но в конечном итоге переселился в Рим, где и написал свой монументальный труд «Новая поэтика» (Poetria nova), предназначив его в дар папе Иннокентию III (1160/61–1216). Однако традиционно его биографии приписывают еще ряд подробностей, и вот мы узнаем, что Гальфред родился в Нормандии, получил образование в Оксфорде, в августинском приорате Святой Фридесвиды, затем продолжил образование в Парижском университете и различных итальянских учебных заведениях. О нем говорили, что он интеллектуал, но при этом скандалист и что из- за своего буйного нрава ему пришлось пересечь Ла- Манш, чтобы вымолить прощение у архиепископа Кентерберийского за слишком бурные споры со своими друзьями54.
Сочинения Гальфреда пользовались большим успехом, и его можно назвать средневековой версией автора бестселлеров. Хотя «Новая поэтика» была написана им для папы, ученая публика того времени по достоинству оценила ее, и вплоть до XV века книга оставалась влиятельным источником в Англии и Франции и даже дошла до наших дней более чем в двух сотнях рукописных копий, за что ее можно смело назвать одним из самых почитаемых сочинений Средневековья. К тому же «Новая поэтика» считалась достаточно авторитетным источником, чтобы Джеффри Чосер по ряду поводов цитировал ее, притом verbatim, дословно55. В «Новой поэтике» Гальфред преследовал ту же цель, что до него Матвей, — вывести принципы хорошего стихосложения для современных поэтов. Само название книги спорило со старыми принципами классической поэзии, а также с латинским поэтом Горацием, чей трактат на ту же тему, исходно названный «Наука поэзии», тоже был распространен в средневековый период, но под названием «Поэтика».
Забавно, что хотя самим названием своей книги Гальфред обещает новые идеи стихосложения, ничего принципиально нового по части идеала красоты мы у него не находим. «Так, если нужно тебе описать красавицы облик, — наставляет он читателей, — Пусть горят волоса [ее] золотым сияньем… пусть млечному кругу подобно выгнутся брови дугой… Пусть губы у рта слегка выдаются, но ненамного… Пусть чередою построятся зубы, все как один, белоснежные… Пусть голове и лицу… будет
Впрочем, Гальфред кое- где отходит от метафор Матвея и предлагает собственные. Так, он уподобляет черты красавицы лилиям («белеет цветом лилии лоб»), заре («Цвет лица, как цвет Авроры») и кристаллам (шея, «кристальным блестящая блеском»), а вместо медового аромата «…выдыхают губы ее аромат фимиама». Он тоже питает выраженный интерес к женским бровям и воспевает их в целых шести стихотворных строках, называя темными, правильными, надменными, полукружными и блистающими подобно гиацинту12. Если не брать описание бровей и разницу в сравнениях, у Галь-фреда получается точно такой же портрет, что и у Матвея. У идеальной красавицы белая кожа, волосы цвета золота, две темные дужки бровей, капризно надутые губки, белые зубы и благоуханное дыхание. Разрозненные объекты, которым уподобляются черты идеальной красавицы, показывают, что она и сама — объект, состоящий из трудновообразимых и разрозненных идеалов, а также литературный троп par excellence — лучшая в своем роде.
ДидонаМиниатюра из «Героид» Овидия
Красота, которую описывают Матвей Вандомский и Галь-фред Винсальвский, представляет собой незыблемый «отлитый в граните» идеал. В этом есть смысл, поскольку этот идеал предназначался служить единообразной и неизменной поэтической моделью. А подлинный смысл в том, что подавляющее большинство женщин никак не смогли бы соответствовать этому образу, даже если бы очень пожелали, — особенно если были бедны. Что самое очевидное, женщина никогда бы не добилась сияющей белизны лица, если она всю жизнь трудилась под открытым небом. С белизной зубов дела обстояли получше, потому что средневековые простолюдины не объедались конфетами, а поддерживать такое состояние зубов можно было их чисткой — конечно, если у женщины хватало времени на заботу о гигиене зубов. Простолюдинкам могло выпасть счастье от рождения получить какие-либо черты женской красоты, скажем белокурые волосы, пухлые губы или черные брови, но одно только обладание этими чертами еще не давало права претендовать на истинную классическую красоту. Богатство в связи с красотой нигде в открытую не упоминается, однако все эти тропы придуманы авторами, которые не знали нужды в деньгах и писали для круга столь же состоятельных читателей. Таким образом, собственные предубеждения авторов с самого начала встраивались в их произведения, пусть они сами не всегда отдавали себе в том отчет.
Итак, Матвей Вандомский и Гальфред Винсальвский вознамерились установить стандарт женской красоты и распространить его. Оба строили свои идеалы красоты, опираясь на сочинение Максимиана, и расширяли заложенные им основы, предлагая новые сравнения, сохранив при этом все основные черты облика красавицы, описанные у предшественника. Сама по себе эта согласованность их мнений убеждала читателя в авторитетности выведенных ими примет женской красоты, как и то, что они отсылали к Елене Троянской, древней и, стало быть, заслуживающей доверия литературной героине. И разве стали бы переживать эти уважаемые авторы из- за того, что их большой литературный успех оставил за бортом всех бедных женщин мира?
В XIII веке эталон красоты утвердился настолько, что средневековые авторы стали использовать его очень буквально, описывая Красоту (точнее сказать, персонифицируя ее). Французский поэт и ученый Гильом де Лоррис (ок. 1200–1240) населил свой «Роман о Розе» (Le Roman de la Rose) — аллегорическую поэму о посланном ему таинственном видении — живыми воплощениями различных чувств и качеств человеческой натуры. Красота тоже выступает одним из таких персонажей — «и облик весь ее сиял и круг как будто освещал: сравнима разве что с луной, ведь рядом с ней звезда свечой покажется», дивная кожа «бела и тонка, словно шелк, или словно лилии цветок», румянец расцветал розами, «а пряди светлые волос касались пят»57. Других женских персонажей автор тоже наделяет вполне ожидаемыми атрибутами красоты, однако у них «глаза серые, как оперенье сокола» или маленький ротик58. Эти незамысловатые описания красоты ничуть не ослабляли читательских восторгов по поводу «Романа о Розе». Изложенная просторечным языком история, которая по сути служит затянутой метафорой секса, никого никогда не отталкивала некоторой заурядностью описаний женской красоты. Ее огромная популярность и доступность в Европе под конец Средневековья убеждает нас, что вместе с ней распространялось и соответствующее представление о женской красоте, в том числе и среди далеких от учености людей, которым просто очень хотелось почитать книжку, где говорится о сексе.