Как выживали в «лихие девяностые»

Байков Владимир

Лежал он в Мечниковской, но в палате на двоих. Масса народа лежала в коридоре. Он быстро взял мою рукопись и, застеснявшись своего беспомощного вида, быстро со мной распрощался:

— Хорошо, я вам позвоню.

На следующее утро меня разбудил телефонный звонок:

— Скорее привозите продолжение. Тут две палаты просто умоляют.

Оказывается, что он читал вслух мою рукопись, чтобы оценить реакцию публики. Сбежались больные с соседних палат, подтянулись и сестрички. Правда, больничная жизнь разнообразием не балует, и этот интерес еще ни о чем не говорил.

ОБ ИСКУССТВЕ ПЕРЕВОДА

Снова вернувшись во времени, надо сказать, что институтские годы в смысле английского

языка для меня даром не прошли. Существовала возможность подзаработать при факультетском бюро переводов. Туда с различных кафедр поступали заказы на переводы статей из журналов, а преподаватели распределяли их по студентам. Я почти сразу попал в обойму. Это было неплохой добавкой к стипендии. Да и мне эта работа нравилась. Тематика статей была достаточно разнообразной.

Однажды я даже попробовал перевести статью с немецкого. Самое смешное, что у меня это получилось. Загадки тут особой не было. Мой брат со второго класса поступил в так называемую “немецкую школу”, расположенную на Малой Охте. Здесь, кроме языковых уроков, еще и некоторые предметы — история, география, литература — преподавались на немецком языке. Жили мы с ним в одной комнате, уроки он учил день и ночь: и письменные, и устные. Наизусть учил стихи, немецкие песенки. По телефону они обсуждали с одноклассниками домашние задания, те иногда приходили к нему домой и разучивали целые сценки. Одним словом, немецкая речь в течение всей его и моей школьной жизни звучала в доме постоянно. При этом надо еще сказать, что две учительницы у них были настоящие немки. Одна приехала из ГДР, а другая была из семьи старых петербургских немцев. Так что произношение своим ученикам они поставили именно н е м е ц к о е. И сейчас, уже спустя много лет, когда они встречаются классом, выясняется, что почти все из них так или иначе связали свою судьбу с немецким языком.

Вернемся к английскому. В кинотеатре “Сатурн” на Садовой изредка демонстрировались фильмы без перевода. Я буквально охотился за этими фильмами и сразу бежал смотреть, как только появлялся новый фильм. Там я посмотрел в оригинале “Roman Holiday” с неподражаемыми Одри Хепберн и Грегори Пеком, видел мелодраму “Rhapsody” с Элизабет Тейлор и Михаилом Чеховым, смотрел фильмы со Спенсером Трейси — “Старик и море” и “Нюрнбергский процесс” и много еще других великолепных картин. Конечно, это делало английский язык, правда, в его американском варианте, все более и более понятным. Из английских фильмов, которые и сейчас редко увидишь, я помню только “Адских водителей” (“Hell Drivers”) с участием тогда мало кому еще известного Шона Коннери. (Не путайте этот фильм с фильмом “Плата за страх” с молодым Ивом Монтаном.) Какое счастье, что сейчас фрагменты изо всех этих фильмов можно посмотреть на сайте youtube.com!

 

* * *

Меня всегда очень интересовало искусство перевода — и прозы, и стихов. Началось все с того, что я купил как-то в магазине старой книги на Жуковского английский вариант романа Джерома “Трое в лодке” — “Three man in a boat”. Дома у нас были книги с русским переводом этого романа. Один однотомничек, что на рисунке, там перевод М. Донского и М. Линецкой очень остроумный, а во второй книге — почти без тени юмора. Надо же так!

В десятом классе я прочел статью А.Твардовского “Роберт Бёрнс в переводах С. Маршака” и был просто поражен, как совершенно по-разному перевели одно и то же стихотворение “Джон Ячменное Зерно” три известных поэта: Э. Багрицкий, М. Михайлов и С. Маршак. Позже я прочел “Гамлета” в двух переводах — один Михаила Лозинского, другой — Бориса Пастернака. Скажу честно: оба гениальные. Кстати, Михаил Лозинский жил в доме 73 на Каменноостровском (в те годы Кировском) проспекте. У меня в этом же доме живет

приятель, у которого я часто бывал в гостях. И кто знает, может быть, пребывание в этом доме, где еще витает дух знаменитого переводчика, и подействовало так на меня?

Постепенно я понял, что художественный перевод — это действительно искусство, а не ремесло. И мне вдруг захотелось самому попробовать свои силы. Я начал переводить с английского рыцарские баллады. Помните это? Ланцелот, Камелот, король Артур, рыцари Круглого стола...

Жалко, что эти первые опыты куда-то подевались, хотя вдруг и обнаружатся среди старых бумаг на дачном чердаке.

Вообще, если говорить о переводах, то тут знание русского литературного языка, языковое чувство не менее, а может быть, и более важно, чем хорошее владение иностранным языком.

Ведь нередко переводят по подстрочнику, особенно стихи. А вот легкость оперирования идиоматикой родного языка, выбор точной тональности идиоматических конструкций, попадание “в резонанс” с оригиналом — это и есть главное в искусстве перевода. Нора Галь в своей знаменитой книге писала, что это счастье, что Хемингуэй пришел к русскому читателю в переводах кашкинской школы переводчиков. (Иван Кашкин — переводчик, литературовед, теоретик художественного перевода, поэт.)

 

* * *

И вот, наконец, перевод романа, что мне заказал кооператив по продаже меховых изделий, был закончен. Я созвонился, договорился о встрече, а по дороге накупил в киоске газет тех же самых наименований, что приносил при заключении договора. За эти полтора месяца цены их возросли, страшно сказать, в целых ЧЕТЫРЕ раза! И я должен был соответственно получить сумму, в четыре раза превышающую ту, что была намечена всего шесть недель назад.

Шеф кооператива все еще лежал в Мечниковской, а встретил меня его помощник. Встретил поначалу приветливо. Взял у меня два экземпляра рукописи перевода, предложил: “Чай или кофе?” Это-то меня более всего и насторожило. Не подмешали бы туда чего-нибудь. А потом скажут: “Мы вам все деньги отдали, просто вы их, наверное, по дороге потеряли”. Но еще больше меня пугала возможность отсрочки оплаты. Мол, учитывая такую неожиданно крупную сумму, давайте оплатим ее частями. Сейчас столько-то, а остальное чуть позже. То есть уже никогда.

Я потянулся к портфелю, вынул газеты и молча положил перед помощником. Он моментально отреагировал:

— Я в курсе. Вы — везунчик!

— Так и остальные цены тоже ведь вверх потянулись... — начал я.

— Да, но не так шустро. Вон наши манто остались почти в той же цене.

— Так еще не сезон, — оптимистично успокаивал я его, — еще же осень. Вот придут морозы, и зима настанет...

— Соловей петь песни скоро перестанет, — сразу продолжил он.

— Так с моей стороны все сделано. Теперь ваш ход, маэстро.

— Вы знаете, я должен с шефом переговорить. Съезжу к нему в больницу.

Я тут же потянулся за рукописью, но он меня опередил:

— А это я ему завезу. Пусть на досуге почитает.

— Хорошо, — уже начиная терять надежду, вяло согласился я.

Дома меня уже все ждали. Соскучились сильно.

— Папа, ну что? — с робкой улыбкой спросила дочка.

— А... ничего! — заменил я на ходу поневоле вырывавшийся ненормативный ответ.

 

* * *

Еще в школьные годы моей давней мечтой по мере изучения английского было поговорить с живым иностранцем. Не просто с хорошей учительницей иностранного языка, которая интуитивно сможет понять не только любое доморощенное произношение, но и неправильное словоупотребление, которая знает и чувствует русский язык и настроена поэтому на ту же “языковую волну”, что и я, а хотелось поговорить именно с носителем языка.