Какой простор! Книга первая: Золотой шлях
Шрифт:
— Немедленно в больницу!
Этому сразу же воспротивился Кадигроб. Он подозвал к себе Бурю и, обдавая его горячим дыханием, зашептал на ухо:
— В больницу ни в коем случае… Я разговариваю по ночам… Наболтаю лишнего, Степа…
— Ну, знаешь, больной невменяем. К тому же писатель. Сочтут, что бредишь.
— Нет, нет!
— Тогда лежи здесь. Но кто за тобой будет ухаживать? Ни Одарку, ни твоего отца вызывать сюда нельзя. Они думают, что ты со Змиевым у Врангеля.
Кадигроб вспомнил о Меланке, назвал ее адрес.
Через
Удрученная сиделка, поднявшись навстречу Меланке, сказала:
— Брюшняк.
С этого дня началась упорная борьба Меланки за человеческую жизнь. Она не отходила от постели больного и спала сидя, просыпаясь от каждого шороха. Часами смотрела на обострившиеся черты лица Миколы, на его высокий лоб, на безжалостно остриженную голову. Кадигроб бредил и в бреду звал ее. Меланка обомлела, когда с его потрескавшихся губ сорвалось ее имя. Подумала: «Помнит все-таки».
Кадигроб таял у нее на глазах. Стонал, просил есть, а есть ему ничего нельзя, кроме сухариков и молока. Каждый вечер являлся врач, давал советы, которые надо было точно выполнять, чтобы отогнать смерть, неусыпно дежурившую у изголовья.
На четырнадцатые сутки, когда миновал кризис, врач сознался:
— А я полагал — не выживет. Выходили. Ну, теперь главное — покой и питание.
Дня за три перед этим больной впервые узнал Меланку, и она увидела, как в глазах его засветилась радость.
— Как живешь? — спросил и, преодолевая слабость, хорошо улыбнулся ей.
С лица Меланки не сходило выражение горя.
— Землю забрали… — сказала она. — Приехала к тебе жить, возьми хоть прислугой.
— А Люба где?
— Со мной.
— Веди ее скорее сюда.
На оклик Меланки в комнату вошла резвая, крепкая девочка. Кадигроб с трудом признал в ней Любу, настолько она выросла.
— Ну, узнаешь дядю Колю? — спросила мать.
— Узнаю, хоть стриженый он. Смешной.
Какую-то легкую боязливость, застенчивость уловил Кадигроб в словах девочки.
— Значит, землю забрали. Этого надо было ждать. Но мы даром ничего не отдадим. Будем бороться.
— Как же ты будешь бороться?
— Ну, для этого найдутся способы. — Кадигроб откинулся на подушку. — Ты от меня не уходи. Стану на ноги, отцом Любе буду…
XXXVIII
Кадигроб лежал на кровати, накрытый овчинным кожухом Меланки, и бездумно смотрел в окно, наливавшееся вечерней синевой. Он с детства любил сумерки. Еще мальчишкой ему нравилось уединиться в этот тихий час в хате и смотреть, как темнота бесшумно борется со светом. Сколько раз темнота выручала его из беды, спасала от смерти!
Вспомнилась бешеная скачка по глухой таврической степи, когда он в тачанке с батьком Махно уходил от кавалерийской погони. Как всегда в таких случаях,
Кадигроб раздул ноздри и невольно почуял острый запах лошадиного пота, сухой пыли и цветущей полыни. Кони, как птицы, летели над темнеющим шляхом, пластаясь над землей, словно хоронясь от беспорядочных винтовочных выстрелов, хлопающих сзади.
«Гони! Гони!.. Еще каких-нибудь четверть часа — и исчезнем в темноте, как в море!» — кричал Махно, поглядывая на угасающую красную полоску на горизонте.
Казалось, куда уйдешь в открытой степи? Но еще двадцать минут дикой скачки — и дымящаяся тройка свернула в первую же встречную балку, растворилась в густой, как деготь, темноте.
Только по стуку копыт, тяжелому храпу загнанных лошадей и людскому гику они догадались, что погоня промчалась мимо. Это были бойцы сорок второй дивизии красных…
С улицы вошла пахнущая холодком Любаша, зажгла электрический свет, и сразу же книжный шкаф, письменный стол и портрет Маркса на стене заслонили картину степи, вытеснили из комнаты запах пороха и лошадиного пота.
Оправившийся от болезни организм властно требовал движений. Проснулся острый интерес к жизни. Кадигроб попросил Любу принести газеты, которых он не видел больше месяца. Люба притащила их из кухни целый ворох. За многие числа газет недоставало. Люба объяснила: мамка порезала на узоры, застлала ими кухонные полки.
При свете электрической лампочки, подвешенной у изголовья, Кадигроб, лежа в постели, с болезненным вниманием просматривал заголовки, останавливаясь на наиболее интересных заметках.
В Харькове состоялась IV Всеукраинская партийная конференция, с правами съезда.
Это было событие, и Микола жадно прочел в «Коммунисте» все сообщения о конференции. Как он и ожидал, на съезде разгорелись страсти, возникла жаркая борьба с руководителями харьковской партийной организации, возглавляемой Сапроновым. Этот человек яростно выступил против установок ЦК РКП(б), против милитаризации угольной промышленности и введения единоначалия на предприятиях, против создания в деревнях организаций сельской бедноты.
Микола припомнил: однажды он встретил Сапронова на квартире у Бури, но сейчас никак не мог вызвать в своей памяти его бесцветное, невыразительное лицо.
Несмотря на сопротивление единомышленников Сапронова, конференция поставила перед украинскими большевиками задачу — восстановить разрушенную промышленность, воспитать командиров производства из рабочих, установить строгую дисциплину и порядок на предприятиях, в шахтах и рудниках.
Кадигроб отложил газету. Все, что он прочел сейчас, волновало его своей неожиданностью. Живая жизнь грубо вторгалась в его планы.