Калейдоскоп, или Наперегонки с самим собой

Альтмарк Лев

Каждый раз, когда он раздумывал об этом, вспоминалась история, вернее крохотный эпизод из розового детства. Где-то классе в пятом или шестом большую группу школьников возили на экскурсию в Ленинград. Там ребят водили по музеям. И вот в Эрмитаже Яшка неожиданно обратил внимание, как несколько его одноклассников столпились у одной из витрин и, посмеиваясь, показывают на него и на витрину пальцем. Когда он подошёл, все расступились, и вдруг он услышал непонятную фразу, сказанную кем-то за спиной:

– Совсем как наш Яшка – один в один!

Под стеклом была небольшая искусно вырезанная из дерева доска с темнолицым бородатым стариком, продевающим нитку в иголку.

Табличка рядом гласила «Марк Антокольский. Еврей-портной». Надпись на этой табличке он запомнил навсегда. В принципе ничего страшного тогда не произошло, и спустя минуту ребятишки уже отправились смотреть рыцарские доспехи в соседних залах, наверное, больше ни разу не вспомнив об этой доске, а у Яшки на душе с тех пор поселилось что-то холодное и тоскливое, что никогда больше не позволяло безраздельно радоваться и полностью отдаваться их детским играм и забавам. Друзья, сами того не замечая, провели черту между ним и остальными, и этой черты перешагнуть он уже никогда не смог…

Вот и сегодня ему очередной раз напомнили, кто он. Как бы по-братски ни воспринимали и высоко ни оценивали его старания и умения окружающие, дистанция между ним и этими людьми всё равно была, есть и будет. И всегда будет эта давняя прочерченная одноклассниками пограничная черта, которую уже и сам не захочешь переступать. Можно её не замечать, жизнь прожить в розовых очках и под псевдонимом, но не забывая при этом, что когда-то непременно наступит момент истины – тебе напомнят, кто ты, какого роду-племени и где твоё место. И никакие самые замечательные псевдонимы не помогут, как бы ты за ними ни прятался…

На областном конкурсе патриотической песни вокально-инструментальный ансамбль Григория Сладкова имел вполне заслуженный успех у зрителей и жюри. Да оно было понятно изначально. Сами того до конца не осознавая, ребята шли проторенной дорожкой своих английских кумиров. Симпатичные мордашки, стройное многоголосие и мелодика, почерпнутая не из русских народных песен, а из нежных битловских баллад, песни – не заимствованные, а исключительно собственного сочинения, слегка наивные, но бойкие и жизнерадостные…

Программку, отпечатанную к началу конкурсных выступлений, Яшка сохранил на память, и в ней было чёрным по белому отпечатано: «музыка Г. Сладкова – слова Я. Рабиновича». Но этим маленьким успехом всё, к сожалению, и заканчивалось. Никакого приза песня не получила. Более того, позднее Гриша по секрету сообщил, что общался с кем-то из знакомых, сидевших в жюри, и тот сказал, что если бы фамилия автора слов была какой-нибудь нейтральной, то и песня непременно удостоилась бы призового места, в этом и сомнений никаких нет. Сами, мол, ребята, виноваты, если не докумекали до такой простой вещи.

– Так что всё-таки подумай на будущее, – Гриша печально похлопал Яшку по плечу, – над псевдонимом. В принципе это мелочь, но без неё, сам понимаешь, никуда не деться.

– А если не захочу ничего менять? – спросил Яшка, уже догадываясь, какой ответ последует.

– Тогда, извини, но мы будем вынуждены искать другого автора слов для новых песен. Жаль, конечно, тебя терять, но ничего не поделаешь – нам пробиваться надо…

Дружба между Яшкой и Гришей на том не закончилась, но новых песен на его стихи у ансамбля больше не появилось. За исключением, пожалуй, одного события, которое случился несколько позже. Но это уже не было связано непосредственно с ансамблем.

Дело происходило в конце четвёртого курса, когда студенты, перед тем как сдавать выпускные экзамены на институтской военной кафедре, отправились на три месяца в военные лагеря в подмосковную Кубинку, где была расквартирована знаменитая Кантемировская танковая дивизия.

Можно

много вспоминать смешного и печального о приключениях бравого солдата Яшки на этих сборах, ведь человек он, как оказалось, совершенно не военный и не приспособленный к суровой армейской дисциплине, а если уж и подчиняется каким-то приказам вышестоящего начальника, то с очень большим скрипом и не без внутреннего сопротивления. Боже упаси, чтобы он был каким-то отмороженным пацифистом или патологическим диссидентом, просто каждый раз помимо желания в его голове возникал вредный и неуместный в данной ситуации вопрос: не бестолков ли этот отданный мне приказ? И ответ, увы, чаще всего оказывался положительным. Притом, как отмечал Яшка, чем выше было звание приказывающего, тем более глупые и курьёзные вещи требовалось исполнить. Хоть смейся, хоть плачь. Тупой армейский прапорщик из анекдотов с получением очередных лычек или звёздочек на погоны не становился умней, а наоборот… Своеобразный калькулятор в Яшкиной голове – да и не только в его голове, а и в головах многих его коллег по военным лагерям! – помимо желания складывал плюсы и минусы подобного воинского служения неизвестно кому – но уж точно не родине, а, вероятней всего, всевластным самодурам-солдафонам! – и чаще всего результат оказывался минусовым…

Так, например, требовалось каждый день пришивать к гимнастёрке узенькую белую полоску ткани, оторванную от простыни и называемую подворотничком. Зачем это нужно, спрашивается? Гимнастёрка-то была из каких-то старых залежалых армейских запасов – кто выдаст курсанту на три лагерных месяца новенькую, ненадёванную? Хоть она была, конечно, стиранная, да и каждый блюдущий чистоту солдат минимум раз в неделю её дополнительно простирывал и высушивал, но… подворотничок, несмотря ни на что, должен был быть ежедневно свежим! И это каждое утро тщательно проверялось на построении. Просто священнодействие какое-то было с этим куском от простыни! Горе неряхе, оставившему вчерашний подворотничок в надежде, что ротный старшина этого не заметит при осмотре…

Понятно, что прибывшие в часть студенты – никакие не солдаты, и за три месяца едва ли освоят в тонкостях хитрую армейскую дисциплину и субординацию. Более того, становиться военными никто из курсантов даже в мыслях не держал. Посему и сапоги выдавались не новые, а ношенные, с чужой ноги, и не всегда при этом нужного размера, но для того и портянки существовали! Не можешь ими пользоваться, городской изнеженный хлюпик? Ходи, вернее, бегай с кровавыми мозолями, пока не научишься их наматывать…

Постигай науку побеждать, как учили Суворов, Кутузов, Жуков и наш полковой командир товарищ… редко кто запоминал фамилию этого полкового товарища. Достаточно было помнить фамилии своих институтских полковников и майоров с военной кафедры. И имя своего командира отделения, умевшего справляться с портянками.

Теперь занятия. И ежу ясно, что без утренней политинформации матчасть танка не усваивалась, а если ещё с вечера не законспектировал очередную миролюбивую речь дорогого генсека, то совсем труба. На что такой нерадивый курсант способен? Как он себя поведёт в бою? Можно ли надеяться на его беззаветное самопожертвование, если родина потребует закрыть грудью вражескую амбразуру? Нет, нет и нет! А значит, он годен только на чистку – картошки на кухне или полкового сортира на шестнадцать посадочных мест. На какую из этих работ его отправят – это уж как карта ляжет в безумной башке солдафона-инквизитора. Вот так-то. На кухню или в сортир! Будет знать этот вшивый интеллигент, как не конспектировать партийные документы или не пришивать свежий подворотничок на гимнастёрку. А мы потом непременно проверим качество выполненной работы и по новой вдуем, если всё не будет выполнено тютелька в тютельку…