Калиф-аист. Розовый сад. Рассказы
Шрифт:
Внезапно здоровенная лапища вцепилась в мой длинный вихор и рывком сдернула голову с подушки. Я разлепил наконец веки и увидел над собой огромную физиономию мастера, его мутные сизо-стальные глаза и раззявленный, изрыгающий проклятия рот, из которого так и несло перегаром от потребленной на завтрак палинки. Тряся за вихор левой рукой, он правой нещадно бил меня по щекам, и справа и слева, сопровождая каждый удар злобной руганью:
— Свинья, прохвост, ну я ж тебе покажу!.. Ты у меня получишь… Гляньте-ка на этого стервеца… Спать — это мы умеем, верно? Так вот же тебе, получай… Работать ему, видите ли, не желательно! У, свинья!.. Так бы целыми днями и дрыхнул, дармоед… Или забыл, что из милости держу тебя,
За каждой фразой следовала пощечина. Жмурясь от ужаса под, градом ударов и бешеной ругани, я с отчаянием поглядывал на крохотное оконце, занавешенное грязной, в красную полоску, бахромчатой скатертью — сквозь нее и впрямь уже пробивались лучи солнца, — на подмастерьев, которые надрывались от смеха, наблюдая, как хозяин ярится. Старший подмастерье в нижней рубашке расположился у окна и мылил подбородок, собираясь бриться, на подоконнике перед ним стояло треугольное зеркальце в деревянной оправе. Второй подмастерье, раздевшись до пояса, наклонился над тазом для умывания и плескал на себя воду, безбожно брызгаясь. Третий праздно стоял возле нашей с ним кровати и, поглядывая на выставленный у порога ряд нечищеных башмаков и туфель, злорадно подмигивал мне.
— А ну брысь с кровати, и чтоб в момент все башмаки были начищены!.. а не то гляди у меня, свинья паршивая! Замешкаешься — пеняй на себя, такую закачу порку, что света не взвидишь!
Договорив, мастер ударом ноги распахнул дверь на кухню. Оттуда ворвался к нам детский рев и женские причитания.
И тут, опасливо опуская голые худые ноги на занозливый дощатый пол, я задним числом разрыдался. Подмастерья загоготали хором.
— Ну, этому досталось. В кои веки получил по заслугам!
В одной рубашке, присев на корточки у кухонной двери, я принялся надраивать башмаки. Глаза еще не видели толком, в волосах полно было пуха и перьев, вылезших из никудышного наперника. Слезы капали на смазанные ваксой башмаки, вместе с ваксой я втирал их в грубую кожу. И, хлюпая носом, исподлобья поглядывал на подмастерьев, огрызался.
— Ваша это вина! — с мужеством отчаяния объявил я младшему, который спал в одной кровати со мной.
Тот и глаза выпучил, и рот раскрыл от неслыханной наглости.
— Ты что, сбесился?
— А вот и ваша! — Я опять хлюпнул носом, но стоял на своем. — Могли же разбудить меня… когда сами… сами проснулись… А вы нарочно не разбудили… чтоб мне досталось…
— Ах ты щенок! Или я не пинал тебя?! Да разве ж тебя добудишься! Сам спит как колода и еще жалуется! Сопляк!
Старшие подмастерья помирали со смеху. Тот, что умывался над тазом, в восторге шлепал себя ладонями по голому животу. Но старший вдруг швырнул бритву на подоконник и, не добрившись, с намыленной щекой, подскочил ко мне и влепил крепкую оплеуху.
— Цыц, паскуда! Из-за тебя я порезался!
Молча глотая соленые слезы, я продолжал начищать башмаки. В голове возникла туманная картина: красивая барская веранда… почему-то представились сверкающие серебряные ложки и еще маленькая красивая барышня: ее лица я никак не мог припомнить, знал только, что над ухом у нее был голубой бант. О, какое счастье спать и видеть всякие сны!
«Эх, если б хоть помнить, что снилось!»
Хлюп… хлюп… — я опять заревел при мысли о том, что все это сон и неправда и что жизнь моя — здесь. В бессильном гневе со всей силы саданул щеткой по хозяйской туфле, как будто она передо мной провинилась.
Вдруг дверь из кухни отворилась рывком, да так внезапно, что я упал прямо на башмаки, чуть не расквасив нос о коробку с ваксой. За моей спиной вырос мастер. Трясясь от страха, я молча протянул ему вычищенные туфли.
— Ну, твое счастье, — буркнул он и удалился вразвалку. Оба старших подмастерья тоже сбросили шлепанцы, надели туфли, сверкавшие от моих слез, и, насвистывая, со спокойной
Теперь я надраивал туфли самого младшего подмастерья. Но и он уже стоял над душой, не желал подождать ни минуты.
— Буду таскать за волосы, покуда не кончишь, сопляк ты вшивый.
И он накрутил на палец мой вихор. Я мигом покончил с его обувкой. Сбегал к колодцу, принес для него воды. Наша маленькая комнатушка с низким потолком выходила прямо во двор. Так что я натянул только штаны, сунул ноги в шлепанцы, вот и весь туалет. Умываться не стал — лишь бы выбраться поскорее.
Перебежав через двор, я влетел в мастерскую. Это было самое надежное убежище: я знал, что хозяин еще какое-то время здесь не появится. В этот час он сидит дома, уплетает сало и лается с домашними — по его понятиям, рано приходить в мастерскую ему зазорно. Старший подмастерье сидел на высоком верстаке, второй подмастерье устроился напротив него, на подоконнике; оба закусывали и обсуждали состязание борцов в цирке. В нос мне ударил запах свежераспиленных досок. В мастерской было темно, окно пропускало свет только сверху; внизу его загораживала спина подмастерья и скопившийся на подоконнике хлам. Была там черная бутыль с отбитым горлышком, коричневая соломенная шляпа, вся в дырах, какое-то тряпье, несколько связок ценников на красном картоне, бидон из-под краски и множество древесных обрезков самых загадочных очертаний. Все это было видено мною не раз и очень знакомо.
— Держи, — сказал мне старший подмастерье, едва я ступил на порог, — не грех и тебе поработать хоть сколько-нибудь… наточи вот шерхебель.
И величественным жестом протянул мне рубанок. Я сразу вспомнил свои муки, когда точно так же мне дали рубанок впервые, а я не знал, как приняться за дело. И сказать не посмел никому, что не умею обращаться с этой штуковиной, и получил за то хорошую выволочку.
Я вынул из шерхебеля железку и уныло поплелся опять через двор. Навстречу мне, насвистывая, прошествовал третий подмастерье, закончивший наконец сборы. Чтобы попасть на задний двор, где под навесом стояло точило, нужно было обогнуть приземистый одноэтажный дом во всю его длину и пройти мимо кухни. Кухни я избегал особо, хотя там мне мог перепасть и кусок хлеба. А почему избегал, неловко и говорить: дело в том, что меня ждала там самая грязная работа и все было выставлено напоказ, прямо на кирпичной дорожке. Я старался позабыть про эту свою обязанность хоть до полудня, и бывало, если меня посылали куда-то, хозяйка, пока я бегал, управлялась сама. Но делала она это нечасто, потому что вообще не слишком беспокоилась о порядке и чистоте.
Сейчас она как раз оказалась на кухне — шлепала своего мальчонку. Этот трехлетний гаденыш только и знал, что визжать да строить каверзы. Он вечно торчал в дверях кухни и, если мне случалось проходить мимо, поворачивался ко мне задом и непристойно задирал сзади платье. Мать то и дело его колотила, но не за это, а потому что он постоянно путался у нее под ногами.
Я уже было обрадовался, что хозяйка занята и меня не заметит. Но в эту минуту из дома вышел сам мастер, увидел меня и заорал с ходу: