Калиф-аист. Розовый сад. Рассказы
Шрифт:
Но — я никому ничего не сказал. В доме подивились, что я спал так долго, и, разумеется, отнесли это на счет вчерашнего пикника, хотя накануне я вернулся домой довольно рано. Когда я вышел, все уже сидели за завтраком, и отец шутливо ко мне обратился:
— Ну, и что ж тебе снилось?
— Ничего, — сказал я коротко, понимая, что ни за какие блага на свете не рассказал бы никому свой сон — как будто в нем было что-то постыдное.
После завтрака мы с Ненне пошли на кладбище. Кажется, была годовщина смерти дедушки. Покуда Ненне молилась, преклонив колени у решетки склепа, перед большим черным мраморным обелиском, я рассеянно смотрел на ее
Здесь у меня было вдоволь времени вновь покопаться в моем сне. Тогда-то я и обнаружил, что память о нынешней ночи включает в себя и туманные воспоминания из прежних снов. Но не в том смысле, что они вспомнились мне вот сейчас, а по-другому — как если бы постепенно всплывало все то, что я помнил во время сна.
Ясно же, что тогда я сознавал себя вовсе не мальчиком из респектабельного семейства, а учеником столяра, и воспоминания мои были воспоминаниями ученика столяра. Ясно, что о том, кто я есть наяву, во сне я помнил лишь смутно, гораздо более смутно, чем помню сейчас этот недобрый сон. Тогда как детство ученика столяра и сейчас вставало в памяти так, как будто я и его прожил сам, как будто это… это… мое собственное детство.
Такое открытие поначалу меня совершенно ошеломило. Ведь если так, то сие означает, что у меня две жизни, два прошлых. Однако я быстро успокоил себя. Очевидно же, что это мое второе прошлое не что иное, как дурной сон, и он, вероятно, больше мне никогда не приснится, я вскрыл его и выбросил из себя. А его живость объясняется необыкновенной силой моей фантазии. И с чего бы мне жаловаться, если довелось испытать еще и это? Ведь обычно-то я жаловался как раз на то, что жизнь моя уж слишком однообразна и чересчур благополучна: лишь книги давали мне какое-то представление о неожиданном в жизни, о ее теневых сторонах.
Во мне вдруг проснулся мальчишка, жаждущий приключений: я обрадовался теням из снов.
И с истинно детской жадностью пожелал испытать, извлечь из этого, как, впрочем, вообще из всего, из каждого нового впечатления, по возможности больше. Мне не терпелось копнуть поглубже мое прошлое, мое темное прошлое, вспомнить мать и отца из моих снов. Это оказалось делом нелегким. Сначала припомнилась какая-то неопрятная кухня, сундук… на нем сидела, свесив голые ноги, черноглазая, большая уже, девочка и грызла, кажется, кукурузные зерна. Это воспоминание и поныне остается для меня загадкой. Не знаю почему, но выплыло оно, мне кажется, когда я смотрел на цыпленка кладбищенского сторожа. А уж вслед за тем вспомнилась какая-то унылая улица, желтые дома, железный столб газового фонаря, грязный ручей вдоль тротуара… меня вроде бы колотили дети постарше, и вроде бы за низеньким оконцем с кружевной занавеской спала моя мать…
Потом… Да, я как будто много раз видел мою мать в панталонах, в одной сорочке, а то и вовсе голой, и думать об этом было невыносимо мучительно, ужасно. Да… ведь она меня не любила, она била меня, еще совсем крошку, и кричала:
— И почему я не удавила тебя?!
Потом… Но ее лицо… какое у нее было лицо? Я не мог его вспомнить.
Потом… Да, да, ведь я и в школу ходил, я никогда не понимал того, о чем толкует учитель, однажды вместо неопределенной
Потом…
В эту минуту Ненне меня окликнула:
— Обойдем это, Элемер.
Только тут я заметил, что мы уже возвращаемся и тетушка идет со мной рядом, тоже погруженная в свои мысли. Карета ожидала нас возле главных ворот, но чтобы добраться до нее, нам надо было пройти вдоль канавы, опоясавшей кладбище; сюда-то мы пришли с другой стороны, через боковую калитку, карета же объехала кладбище кругом.
— Обойдем это, Элемер, — сказала Ненне.
У самого рва валялась дохлая кошка. От нее уже воняло, труп облепили мухи, копошились черви. Отвернувшись, мы постарались обойти это место как можно дальше. У меня сжалось сердце при мысли, что и моей Ненне, моей утонченной, серебряной Ненне приходится видеть такое. Как бессердечен мир!
И в этот миг до моего сознания дошло, что, собственно говоря, во сне… в моем сне… у меня не было отца. Я вспомнил, и сразу меня затопило великим позором и грязью, придавило грузом презрения и стыда. Да, конечно, конечно же, сколько я страдал и из-за этого тоже… сколько обид претерпел… это ужасно… уж лучше про это не думать…
Какая трусость! Нет, нарочно стану думать! Не пугаться же пустого сновидения!
Мы сели в карету и покатили; легкий встречный ветерок несколько развеял докучные и беспредметные воспоминания: на какое-то время я опять стал счастливым мальчишкой, и только. Громко скандировал стихи под цокот копыт, читал даже латинские стихи, Овидия, бессознательно наслаждаясь своей великолепной памятью и чувством ритма. Сияло солнце, и Ненне с улыбкой мной любовалась.
Дома я попытался читать, однако, и читая, мыслями то и дело возвращался к событиям из моего сна. Я решил, что буду на все смотреть прямо, каждую деталь, какая приходила на ум, тут же стал записывать для памяти небрежными школярскими каракулями. Правда, я умел писать и каллиграфическим почерком, но на этот раз даже буквы, казалось, неохотно ложились на бумагу, как будто стыдились чего-то. Хотя себя я уже убедил ничего не стыдиться. Да и что тут особенного, если человеку снится, будто он ученик столяра и незаконный ребенок!
«Что тут постыдного?» — спросил я себя с тем свободомыслием, которое так естественно впитала из книг моя детски невинная, благородная душа (в реальной жизни я с подобными темами, в сущности, еще не встречался, однако образ мыслей отца моего был мне известен). И все-таки, помимо моей воли, мне было крайне неприятно думать, что подобное происходит со мной. Но я признался себе лишь в том, что очень стыжусь своего зверского поведения с маленьким сыном мастера: самая мысль, что я оказался на такое способен, хотя бы только во сне, была для меня унизительна.
Я дал себе слово: если этот сон будет иметь продолжение, я все исправлю… так или иначе исправлю…
И тут же сам над собой посмеялся за то, что уже строю планы, как поступать во сне, словно это не сон, а явь. К тому же теперь, когда он осознан, продолжения, очевидно, и не последует. Да и правда ли, что были они, эти сны-продолжения, столь регулярны, как я себе это воображаю? Ведь вот, инженера Кинчеша я увидел впервые, тогда как во сне мастер вроде бы появился давно. Возможно ли, чтобы сновидение так предвосхищало действительность?