Калиф-аист. Розовый сад. Рассказы
Шрифт:
Тем временем квартира была окончательно приведена в порядок, и уборщица принесла ключи, которые тетушка Илка не без гордости вручила Франци.
— Можете вселяться хоть сейчас.
В первый момент эта идея показалась Ирен недурной. И впрямь, отчего бы Франци не переселиться уже сейчас, несколькими днями раньше; отчего бы ему не встретить молодую жену на правах хозяина, в обжитом дому? Трудно сказать, какому побуждению поддалась Ирен, откликнувшись на это предложение тетушки Илки. Пожалуй, ей казалось символичным, если Франци обоснуется в их гнездышке, предназначенном для двоих: птичка словно бы сама залетела в клетку! Возможно, в глазах Ирен этот шаг приближал ее к замужеству: теперь она с таким душевным трепетом ждала этого события, точно у нее были основания опасаться, что оно никогда не произойдет. Когда же Франци согласился на это предложение, Ирен уже раскаивалась,
Поступками Франци действительно управлял инстинкт самосохранения. Ведь понапрасну мечтал он обратиться за поддержкой к тетушке Илке; в глубине души он прекрасно понимал: дом тетушки Илки и есть те сети, что опутали его, и не видать ему свободы, пока он не вырвется отсюда. Но к тому моменту, как решение это созрело в нем, настроение его переменилось. Ему вспомнились неуютные комнаты, вплотную сдвинутые постели, письменный стол в стиле сецессион и чахлый тамариск на темном дворе… Поутру, прощаясь с домом тетушки Илки, он растроганным взглядом окинул террасу с белыми колоннами и розарий; сад весело зеленел, словно успел позабыть о своих загубленных розах.
Его встретили коричневая веранда, убогий двор и приходящая служанка, нанятая Ирен. В комнатах царила темнота, так как местная мода предписывала избегать солнечного света. Франци пришлось разредить жалюзи, чтобы хоть что-то видеть. Взгляд его прежде всего упал на постели, и зрелище это еще более усилило в нем ощущение, что он попал в западню; передышку получить удалось, но до свободы ох как далеко! Переезд, новая обстановка, уединение и покой придали ему смелости и силы трезво оценить свое положение. Времени у него мало, необходимо тотчас же приступить к действию. Он сел к письменному столу и настрочил два послания, наказав служанке немедля доставить их по назначению. Одно письмо было адресовано тетушке Илке, другое — матери Ирен.
Оба послания были исполнены мужского достоинства. Всю вину Франци брал на себя, однако признавался, что, сколь бы неизменными ни оставались в нем уважение и симпатия к Ирен, он не ощущает в себе того чувства, какое почудилось ему на миг, — единственного чувства, которое «дает гарантию мира и счастия в супружеской жизни». Лучше будет извлечь из этого соответствующие выводы и вовремя отступиться, нежели сделать их обоих — и в первую очередь Ирен — несчастными на всю жизнь.
Разумеется, все расходы, связанные с обустройством квартиры, он выплатит в полной мере и всяческую ответственность за случившееся, по законам рыцарства, будет нести перед людьми сам. В письме, адресованном тетушке Илке, Франци добавил еще, что считает своим личным долгом сумму, предоставленную тетушкой Илкой взаймы Ирен, и обязуется в кратчайший срок возместить ее. Прежде чем заклеить конверты, он долго колебался, не зная, приложить ли к письму Ирен и кольцо или же отослать по почте отдельно. В конце концов он все же сунул кольцо в конверт, дабы этим придать особый вес и важность самому письму. Кольца тогда вошли в моду узкие и тонкие — «на потребу ветреным мужьям»: сию улику супружеской связи в случае необходимости легко было спрятать в карман. Обручальное кольцо незаметно уместилось в плотном, шуршащем конверте, но Франци снова извлек его, сочтя непристойной его обнаженность.
— Надо бы завернуть в шелковую бумагу.
Пришлось послать служанку за тонкой бумагой: в квартире не нашлось ни клочка оберточной бумаги, здесь все было выметено, выброшено, прибрано или же в аккуратно сложенном виде покоилось в глубине какого-нибудь из ящиков; вся обстановка вокруг была проникнута духом педантизма, свойственного Ирен. Досада, вызванная безрезультатными поисками, помогла Франци подавить сомнения: в какой-то момент собственный поступок показался ему жестокостью. Впрочем, в данном случае как раз уместны жестокость и мужская решительность. Франци расхаживал взад-вперед по комнате, чувствуя, что сражается с незримой Ирен. Широкая, сдвоенная постель, как живое существо, приковывала его взгляд к себе. «Брачное ложе», — думал Франци и в глубине души понимал, что за его отчаянной решимостью скрывается мучительное малодушие. Ему вспомнилось язвительное пренебрежение Ирен, которой ничего не стоило подавить его, Франци, точно какого-нибудь робкого, нескладного школяра. По всей
— Письма эти, тетушка Кати, надобно вручить в собственные руки, — наказал он служанке, попутно велев ей передать в конторе, что он нынче не явится на службу. Франци чувствовал себя не в состоянии выйти на люди. Должно быть, нечто подобное испытывает анархист, бросивший бомбу: теперь необходимо затаиться и выждать. В кухне Франци отыскал судки. — А на обратном пути прихватите для меня обед.
— Никак вы захворали, ваше благородие? — всполошилась тетушка Кати и предложила разобрать постель. Франци не возражал. Нетронутость брачного ложа с одной стороны нарушили, полуоткинув общее одеяло, и экс-жених юркнул в постель; простыни обдали леденящим холодом его сиротливо-одинокое тело. Франци не осмеливался думать о том, что теперь будет, что станут говорить в городе. Одно ясно: отсюда придется бежать. Бездумно разглядывал он узоры обоев на стенах и новомодные шифоньеры причудливо изогнутой формы. Обеду он нанес не слишком-то большой ущерб, и после того, как тетушка Кати, помыв посуду, удалилась, он запер за нею дверь на ключ и снова нырнул в постель в надежде уснуть.
И вдруг оставленный в замке ключ сам собой стал поворачиваться и, громко звякнув, упал на пол. Дело происходило в столовой, но проход между двумя помещениями был свободный, и Франци, лежа в постели, мог наблюдать за странной сценой. В замке скрипнул другой ключ. Дверь распахнулась, и на пороге появилась Ирен.
Получив письмо, Ирен поначалу впала в истерику, однако истерический припадок вскоре сменился приступом энергии. Процесс развивался вполне нормально, а значит, уже мог послужить фундаментом определенной деятельности. Мать Ирен даже не стала читать письмо, а тотчас же передала его дочери. «Разберись сама, дочка, чего там надобно твоему Франци!» Вдова пуще огня боялась всяких сложностей и давно привыкла к тому, что все улаживает Ирен. Должно быть, молодые поссорились. Ирен, прочтя письмо, пришла в неописуемое волнение, она понимала, что окажется в глазах людей посмешищем, репутация ее запятнана, все надежды рухнули. Лаци, отважившийся задать сестре вопрос, получил оплеуху. Сорвав зло, Ирен сразу же пришла в себя. Начала умываться, одеваться, вопреки своему обыкновению заперев дверь на ключ. С особым тщанием напудрила лицо. Между делом она умяла большой ломоть хлеба с маслом — это и был ее обед, — не заботясь о том, что будут есть остальные.
— Выпей красного винца, дочка, это тебя подбодрит! — посоветовала мать в духе гадорошских традиций.
И вот теперь Ирен стояла на пороге новой квартиры. Ключ у нее был свой, да ведь и квартира была ее собственной: Ирен сама ее обставляла, по своему вкусу и усмотрению, и решила, что не позволит отнять ее у себя. Уже само появление Ирен — решительное, без стука — подчеркивало ее права. Это был точно продуманный шаг, рассчитанный на неожиданность: на пороге, как по мановению волшебства, возникает фея. Барыня вернулась к себе домой. Нет, не барыня, а влюбленная барышня, дерзновенно рискуя своей репутацией, вторгается в холостяцкое обиталище.
— Ах, Францика, на что вы меня толкаете! Вдруг кто-нибудь увидит? Впрочем, и без того наверняка видели: тетушка Штанци всегда подсматривает из-за шторы, да и доктор Тардич только что выходил из соседнего дома. А уж если узнают, что вы лежите в постели… Думаю, что от тетушки Кати и об этом дознаются…
Франци растерялся донельзя. В отчаянии пытался он натянуть одеяло до самого подбородка, ведь он лежал по пояс раздетый. Из-за жары и волнения ему даже в голову не пришло отыскать ночную сорочку. Срывая с себя костюм, крахмальную сорочку, он так и оставил их в чудовищном беспорядке разбросанными на стуле, на полу, на ковре.
Однако Ирен ничуть не смутила эта мужская неряшливость, она привыкла к этой черте в своем брате. Она спокойно подняла валявшуюся на полу рубашку, сложила ее:
— Все вы, мужчины, одинаковы, только успевай прибираться за вами! Разве вам обойтись без женской опеки?.. Что с вами стряслось? Уж не больны ли вы, Францика?
Ирен подошла к постели и склонилась над ним.
— Видите, я даже после вашего письма решилась на такое унижение — прийти сюда. Даю такую пищу толкам и пересудам! Стараюсь не думать о том, что можете вообразить обо мне вы, со своей низменной мужской фантазией. Что с вами, Францика? Если вы больны, позвольте мне ухаживать за вами! Вы ведь сидели у моего ложа, когда я хворала…