Калиф-аист. Розовый сад. Рассказы

Бабич Михай

— Когда же вы планируете устроить свадьбу? — поинтересовался дядя Лайош.

— Им бы хотелось поскорее, — улыбнулась мамаша. — Дал бы господь мне здоровья! Сколько мороки будет с приданым!

Франци в полном изумлении отметил, что его воспринимают как влюбленного юнца, который в своем нетерпении толкает несчастную старуху на сверхчеловеческие подвиги. Но вылезать с опровержениями было бы открытой бестактностью и бунтом… Порешили на том, что событие это «пока что не стоит предавать огласке». Дядя Лайош вел себя как глава семейного совета — степенно и по-родственному благожелательно.

Франци возвратился к себе на квартиру сам не свой, с ощущением, что непоправимое

свершилось. Чувство это было ему знакомо еще с ученической поры. Его судьба всегда решалась свыше, а он был вынужден всего лишь принимать это к сведению. Нечто подобное он испытал, когда его определили в интернат или признали годным к военной службе… Жизнь его внезапно, роковым образом меняется по воле и замыслу других людей… Придется приноравливаться к новой муштре — Франци безошибочно чувствовал это, не будучи по натуре бунтовщиком и опасаясь скандалов. Он старался вжиться в новую ситуацию. Выходец из бедной немецкой семьи, он привык мириться со всяческой регламентацией, навязываемой ему обстоятельствами. Факт свершился… Рано или поздно это неизбежно должно было свершиться, как смерть. К тому же породниться с таким семейством в некотором роде импонировало ему. Семья хорошая, куда более знатная, чем его собственная. Сам-то он всего-навсего сын ремесленника, и если бы не дядя-каноник, ему бы не выбиться в люди. С этой точки зрения, женитьба на Ирен означает для него подъем по общественной лестнице. Возможность подыскать себе невесту побогаче попросту не приходила ему в голову. Иные доходы, кроме жалованья, ему даже и не снились.

Словом, Франци понимал, что вынужден примириться с происшедшим, но именно это и было самым ужасным, невыносимым. Столь неожиданная катастрофа!.. И как раз сегодня, когда… Франци даже самому себе не решался признаться, почему этот роковой поворот кажется ему столь немыслимым, чуть ли не издевательским именно сегодня. Произойди он в какой-либо другой день… Но сегодня Франци все еще был полон приятных переживаний: карточная партия пополудни, Гизи на валике дивана, перегнувшаяся через его плечо, прикосновение ее груди, ее локоны, щекочущие его ухо… Всего лишь несколько часов назад, но как свободен он был тогда — вся жизнь была впереди, весь мир принадлежал ему! Даже розы и те приветливо кивали ему, весь сад простирался перед ним! Франци чуть не возопил при мысли о том, что теперь он — жених Ирен… Постараться бы думать о другом, забыть весь этот ужас. Будь что будет! Авось да что-нибудь случится, произойдет между ними разрыв, и женитьба разладится… Ну не позор ли: счастливому жениху в первый же вечер настраивать себя на такой лад! А между тем это было сейчас для него единственным утешением, слабой, отдаленной надеждой на избавление.

В глубине души он отлично сознавал, что разумнее всего было бы немедленно что-то предпринять, объясниться с Ирен. Однако страх заставлял его подавлять эту мысль. Ночью в постели он старался отвлечься сладостными мечтами, вожделенным предметом коих была отнюдь не Ирен, но и не Гизи, которой он не смел коснуться даже в мыслях. Героинями их были воображаемые женщины — безликие и безымянные, однако же дозволяющие ему все вольности. А за окном необъятный сад, слившись в единый розовый куст, источал волны пьянящего аромата.

Спящий городок вокруг дышал прерывисто и часто, должно быть, взволнованный матримониальной вестью, подобно цветочной пыльце распространившейся каким-то загадочным путем. Наутро явившегося на службу жениха встретили поздравлениями. Франци принимал их безмолвно и с достоинством, словно выражения сочувствия. Выражение лица его исключало всякие попытки подступиться к нему с фамильярничаньем. В обед его атаковали

сотрапезники, но от них он отгородился необходимостью хранить тайну: не говорил ни «да», ни «нет». Франци рвался домой, надеясь на спасение, однако тут он угодил прямехонько в объятия крайне возбужденной тетушки Илки, которая подкарауливала его на террасе.

Сверх всякого ожидания Франци не был удивлен всеобщим переполохом, хотя в ушах его еще звучал голос дяди Лайоша, призывавшего сохранить событие в тайне:

— Когда Ирен выздоровеет, объявим о помолвке. А до тех пор — никому ни слова.

И вот вам: оказывается, все всё знают.

— Ну и сюрприз вы нам подготовили! — восторженно воскликнула тетушка Илка. — Не могу передать, до чего я рада! — И она запечатлела на лбу Франци поцелуй — еще один поздравительный после полученного от мамаши Ирен накануне вечером. — Только не вздумайте зазнаваться: я радуюсь вовсе не за вас, а за Ирен. Она заслужила свое счастье, и семейная жизнь пойдет ей на пользу. А вы — другое дело, тут я не уверена… Уж не совершаете ли вы опрометчивый поступок?

При этих словах тетушка Илка рассмеялась — весело, заливисто, как всегда; однако Франци не мог побороть ощущения, будто над ним смеются. Смеялись розы в саду, потешались солнечные блики на белых колоннах террасы. Тетушка Илка держала в руках садовые ножницы.

— Не желаете ли букет для своей невесты? — Ножницы лязгнули, и розы посыпались на землю. — Помогите же мне, экий вы неловкий! Дайте-ка бечевку!

Тетушка Илка была большая искусница по части букетов.

— Невеста явится с минуты на минуту. Да-да, она уже выздоровела… Поутру забегала ко мне и обещала после обеда наведаться снова. Как видите, Францика, любовь — лучший лекарь.

Вслед за этой крылатой фразой так и просились душеспасительные нравоучения, до которых тетушка Илка всегда была охоча. А в данном случае они были и впрямь уместны. Ирен находится под опекой и покровительством тетушки Илки, и Франци это вновь было заявлено весьма торжественным тоном. Франци выслушивал ее, заранее терзаясь угрызениями совести, и настроение у него все больше портилось. Он чувствовал, что тетушка Илка взваливает на него все бремя ответственности за счастье Ирен, и это было невыносимо. Увлеченная своей речью, тетушка Илка ненароком подняла взгляд от букета и перепугалась не на шутку. Франци стоял бледный, судорожно ухватившись за перила террасы, взгляд его метался вдоль дорожек розового сада, словно в поисках убежища.

— Господи, да вы едва держитесь на ногах! — И тетушка Илка тоном почти официальной констатации тотчас и прокомментировала тревожные явления. — Вы не спали всю ночь. Счастье, как известно, гонит сон прочь. Знаете что, друг мой? Ступайте-ка вы к себе и прилягте отдохнуть, а я потом вас позову… Не беспокойтесь, как только Ирен появится, я сразу же дам вам знать.

Франци прилег на кушетку и тотчас погрузился в сон. Кошмары сменяли один другой, и когда его пробудил крик, то действительность показалась ему продолжением кошмарного сна. Тетушка Илка барабанила в скрытую гардеробом дверь:

— Францика! Францика!

Стук этот отдавался у него в голове.

— Францика, заходите, ваша невеста уже здесь. Да не забудьте прихватить букет.

Франци, пошатываясь на неверных ногах, проследовал на хозяйскую половину, голова у него разламывалась от боли. Словно бы в знак солидарности Ирен тоже жаловалась на головную боль. Ее частенько терзала жестокая мигрень. Страдальческим жестом она протянула Франци свою длинную, испещренную голубыми жилками бледную руку.

— Поцелуйте друг друга, дети мои, — поощрительно распорядилась тетушка Илка. — Я отвернусь.