Калки. История одного воплощения. Часть третья
Шрифт:
– Профессор, у вас роман…
– С чего вы это взяли? – Михаил Николаевич попытался построить на лице строгость.
– Дедукция! Вы меня сейчас назвали Марина, это раз. Два: вы весь день порхаете с видом влюблённого. Три: весь курс на халяву получил зачеты… И четыре… правда, это незначительная деталь… у вас белые трусики…
– Ой, прошу прощения! – вскочил с подоконника он, быстро застегивая ширинку. – Я вас смутил…
– Нисколько, – улыбнулась Вика.
– Ну, хорошо, – сказал Ковач. – Три аргумента я понимаю, а четвертый как может утверждать вашу гипотезу.
– Очень
– Вы ревнуете?
– Я? – делано удивилась Виктория. – Почему я должна ревновать, вы же мой друг? Я просто задумалась, идти ли мне к Грибниковой, ведь через час она мне назначила встречу?
– Что значит, идти или нет? – вдруг охватила тревога профессора. – Конечно, идти… Вы обещали… Да? Вы же пойдете?…
– А как же та женщина, с которой вы встречались?
– Ну, это не то… – смутился как мальчик пожилой профессор и отвернулся к окну. – Это совсем другое… Это, ну…
– Небольшая интрижка, – сказала за него Виктория. – А она красивая?
– Кто? – не понимая, обернулся Михаил Николаевич.
– Ну, эта… Марина…
– Виктория, давайте… в общем, не будем, а?
– Ох, совсем я вас засмущала… Я до этого говорила, что через час встречаюсь с Верой Грибниковой, – снова попробовала вернуть в реальность влюблённого профессора.
– Да-да, Виктория… вы постарайтесь вызвать её на откровенный диалог…
– Вряд ли у меня это сегодня получится, – скептически выдохнула Вика, подымаясь. – Я думала обо всём, и… мне так кажется, лучшей стратегией будет запастись терпения и ждать пока она сама всё не расскажет. Я просто представила себя на месте Веры Павловны, чтобы я чувствовала после стольких лет затворничества…
– И? – Ковач опять присел на подоконник, и снова ширинка разошлась, наверное, молния слабая…
– Мне было бы о-очень тревожно, – растянула Вика, разглядывая гульфик преподавателя. – Мне бы хотелось безопасности от человека, с которым я общаюсь.
– Да, вы правы, – кивнул профессор.
– Ну… я, наверное, пойду… Думаю, заскочу в магазин купить тортик. Не с пустыми же руками идти в гости…
– Ах, да! Я ротозей! – спохватился Ковач и бросился к пиджаку, который висел на спинке кресла. Достал из кармана портмоне. – Вот… Вот здесь деньга…
– Не надо, Михаил Николаевич, у меня есть…
…Виктория задумчиво шла по лестнице. Сейчас она довольно бесцеремонно говорила с Михаилом Николаевичем (как ей самой показалось): шутила «слишком» остро, заставляла чувствовать себя неловко, и… даже обесценивала. А ведь до этого дня их общение было верхом деликатности. Что с ней? Нет!… она не ревнует. Эта мысль смешна. Она не может ведь ревновать его? Он во-первых её друг, а во вторых он – мужчина. А Виктория запретила себе думать о мужчинах, и этот запрет должен работать как выключатель таких чувств. Скорее всего, это тревога всё перед встречей с поэтессой (женщиной!), а как известно, юмор и обесценивание – банальная защита психики от тревоги. Всё просто!… а всё же, поглядеть бы на эта Марину…
…дверь открыл мужчина… Почему мужчина? Кто он?
– Вы Виктория? – спросила Вера Павловна грубым прокуренным голосом, и не дожидаясь ответа, повернулась и пошла в комнату, сказав: – Проходите…
– Присаживайтесь, – сказала Грибникова, указывая на старенькое кресло возле журнального столика, заваленного всяких хламом, поверх которого стояла пепельница. – Я хочу сразу оговорить следующее. Мне девушка нужно только одно (Грибникова взяла пепельницу, перенесла на диван, сама села и закурила). Чтобы вы были со мной откровенны и честны. Тогда я буду с вами говорить. А мне хочется поговорить. Хоть с кем-то… (Виктория молчала, её пугал это человек чем-то, что она сама и не понимала пока). Я знаю от кого вы пришли…
– От кого? – удивилась Вика, ведь она говорила поэтессе, что хочет написать о ней книгу, но не говорила, что кто-то послал её.
– Этот человек, – выдохнула Вера Павловна с дымом, – представился как писатель Ковач Михаил Николаевич, сказал, что дружил с Грибниковой когда-то… Говорил, что может мне помочь. Но мне не нужна помощь… по крайней мере, от… от бывших друзей Грибниковой (Виктории показалось странным и необычным то, что о себе поэтесса отзывается в третьем лице).
– А что вам нужно? – набралась смелости Виктория.
– Разговор… только разговор, – как-то нервно ответила поэтесса, разглядывая Вику с головы до ног какими-то жаждущими глазами, словно испытывая вожделение. – Возможно, кроме разговора еще кое-что… но это будет зависеть от разговора. Как мы договоримся…
Виктории стало сейчас страшно от этой двусмысленности.
– О… о чем договоримся? – напряженно посмотрела Вика.
– Мне нужен человек… девушка… Да, девушка… Мне вовсе не нужен мужчина… Да, только не мужчина… (Вера Павловна загасила сигарету, походила по комнате…) Вы, милая девушка, не пугайтесь, – остановилась она на середине. – Я не причиню вреда. Нет. Я просто одинокий человек. Я давно не говорил не с кем. И очень хочу, чтобы… Мне очень нужно, чтобы кто-то был рядом. Я устал от напряжения…
Виктории резало слух то, что женщина говорит как мужчина: «не говорил, устал…».
– Какого напряжения?
Казалось бы, простой вопрос, но Грибникова смущено отвернулась.
– Вы должны понимать о каком напряжении я сказал, – произнесла она подергивая плечами. – С годами оно всё сильнее и сильнее, когда ты одинок…
– Сексуальное? – спросила и тут же пожалела Виктория. Потому что Грибникова вздрогнула всем телом. – Знаете, – сказала Вика, подымаясь, – я пойду. Вы меня пугаете. И я… я не лесбиянка…