Камбоджа
Шрифт:
* * *
Костик впал в мрачные раздумья о смысле бытия бегущего по руке муравья: насекомое резво огибало обильные волосы, иногда останавливаясь, чтобы дерзко куснуть кожу - и ни о чём не подозревало. В неведении было счастливо особой муравьиной благостью.
Исходя от противного - а смысла никакого и нет вовсе!
– Костик деликатным движением пальца прекратил ещё одно бренное существование.
Затем он изволил обратить внимание на меня: молча (говорить уже не силён), указал
Присаживаюсь. По руке Костика лавирует брат-близнец свежеусопшего - где-то рядом муравейник.
Всё также безмолвствуя, Костяра разливает вонючее пойло. Полстаканчика на лицо, обещающее в скором времени превратиться в рыло, если мы будем пить такими дозами. Быстрее, чем обычно.
Я поднимаю хрустящий пластик и тут же ставлю на место, повинуясь повелительному жесту Константина - мол, не гони лошадок, Шурка, коль уздечка без седла.
Шаман меланхолично достаёт из кармана замусоленную колоду карт: перебирает, откладывает шестёрки. Колоду - в карман. Шестёрки Костик разрывает пополам. Потом ещё раз пополам. Потом ещё. И ещё... На столике вырастает небольшая кучка тщательно измельчённого картона.
У Костика "белочка". Натуральная. Допился на хрен...
– Костик, ты чего?!
Риторический вопрос.
Склонив на плечо давно немытую голову, он вдумчиво рассматривает содеянное. Я же лихорадочно соображаю, как бы незаметно свалить, пока тихое помешательство не переросло в нечто неоперабельное.
Барским движением - для друга ничего не жалко - Костик сгребает половину изуродованных шестёрок и насыпает передо мною.
– Костик, я это... Мне надо...
– ?
– Позвонить... Мне... Надо...
Он резко, одним глотком, опорожняет стаканчик.
Занюхивает рукавом чёрной джинсовой куртки, накинутой на плечи как бурка Чапая.
А теперь - полный рот манной каши, языку места нет - тост:
– Шоб Кремль стоял, и деньги были.
Мутный взгляд - ты меня уважаешь?!
– прошибает мой лоб и китобойной острогой застревает в затылке. Быстро выдыхаю - глотаю - вдыхаю. Желудок хоть и лужёный, годами и литрами тренированный, но невоспитанно бурчит и желает очиститься от скверны.
А Костяра сидит себе, мечтательно созерцая пошарпанную стену беседки за моей спиной, и неторопливо поедает... шестёрки. Те самые. Измельчённые.
Закусывает.
– Костик, ты чего?
Он взглядом указывает на мою порцию чёрно-красной смеси - закусывай, мол, а то захмелеешь быстро, а это нехорошо шибко. Я по инерции тяну руку и тут же прихожу в себя:
– Я лучше водички, - полторушка с водой приводит меня в чувство.
– Спасибо, Костик.
Костик пожимает плечами, конфискует отвергнутый деликатес и, не медля, отправляет в рот. Пережёвывает и глотает...
В тот день я больше не пил. Расхотелось.
* * *
Посошок - это бутылка водки. До дна. Хотелось бы больше, да нету.
–
– Погоди, я тебя провожу.
– Да зачем? Я и сам дорогу знаю. Дойду, не переживай.
– Не-е, я провожжжу.
– Нахренища?
– Нннадо.
Спорить бесполезно.
Он одевается и, конечно, натягивает берцы, в которых ходит и в двадцатиградусный мороз и в июльскую жару. Некоторые без хавки жить не могут, или там без ширки, а Костик - без армейских ботинок на кровавых мозолях. Он когда-то на спор эти берцы месяц не снимал - даже на ночь и в ванной.
Выходим.
Вечер.
Погодка просто сказочная: лёгкий морозец, нежный не затоптанный снежок продолжает падать, ни малейшего намёка на ветер. Домой идти не хочется. Хочется чего-то светлого.
– Не мешало бы отлить.
Костяра согласен со мной - он ловит языком самые крупные снежинки.
Находим подходящее для мокрого дела дерево.
Это какой-то собачий инстинкт: отливать на дерево. Пофиг на какое, лишь бы не кактус из патриотических соображений. Интересно, а девушки по какому принципу выбирают укромное местечко, чтобы справить малую нужду в экстремально-внедомашних условиях? Надо будет как-нибудь спросить...
– Шурка, ты знаешь шо-нибудь о руссбое?
– Это шо-то типа каратэ?
Фукает и машет руками:
– Это же разные вещи. Это же истинно славянское. Щас я тебе покажу.
– Да ладно, Костик, не надо.
Шутки шутками, а крышу у Шамана сносит основательно. Иногда. У него и справка есть.
* * *
Топал как-то по улице пьяный мальчик Клим: бритый череп, братья на зоне. А навстречу - подпитый тинэйджер Костик, рокер-неформал.
И захотелось пьяному мальчику подпитого тинэйджера жизни научить. И сломал он нунчаки о хаерастую голову - голову Костика. А Костик не растерялся: достал нож и попырял пьяного мальчика Клима в живот.
Упал пьяный мальчик и не шевелится. Ну и ладно, сам себе злобный баклан. Нефиг нунчаки распускать.
А мимо бабушка семенила:
– Беги, милок, но сначала лучше добей. А то оклематься злыдень может. Оно, знаешь, милок, злыдни такие живучие. А бабушку не стесняйся, милок, добей, не береди душу, ночь же спать не буду!
Но Костик бабку не послушал: горло перерезать не стал, хоть руки и чесались, и не побежал, а спокойно дальше потопал - дела у него были.
А когда прошло полчаса и сотня человек мимо, поднялся с асфальта протрезвевший мальчик Клим, снял разодранную куртку и, не веря в удачу, уверовал в Господа нашего, Иисуса Христа - когда пальчиками дрожащими поцарапанный живот пощупал. Без сквозных дырок.
В те времена мы все ходили с ножами. Мне, например, мама купила: сказала "Сына, лучше ты, чем тебя". Но острая железячка в кармане кажется глупой игрушкой, когда дышащий в пупок сопляк стреляет у тебя сигарету, беззаботно поигрывая предохранителем ПээМа...