Камень-обманка

Гроссман Марк Соломонович

Отряд уже побывал в деле — пушками, пулеметами и винтовками пригвоздил один полчок барона, не дал ему хода на Мысовую. Потом подоспели кубанцы, и генерал отскочил назад, петляет теперь где-то в сопках.

— Вот так я, следовательно, свою партийность отметил, товарищи! — не без гордости заключил Морозов, прощаясь с бойцами.

Он сунул в планшет ответ Рокоссовского начальнику Особого отряда и чуть не с места кинул своего коня в намет.

Через сутки разношерстный и пестрый внешне отряд Рокоссовского находился уже в пятидесяти верстах от Мысовой. Во второй половине дня, на коротком биваке,

разведка доложила командиру: навстречу движутся крупные силы белой конницы.

В ту же минуту штаб-трубач расколол жаркий воздух резким сигналом.

— Тревогу трубят, скорей седлай коня, Оружье оправь, себя осмотри, Тихо на сборное место веди коня, Стой смирно и приказа жди…

Движение начали переменным аллюром — верста рысью, верста шагом, чтобы не слишком оторваться от своей пехоты.

Враги сошлись в широкой долине, где могли разгуляться кавалеристы, и Константин Константинович, пытаясь перехватить инициативу, бросил людей в пекло встречного боя.

Сабельная сотня под командой Степана Вараксина умудрилась спрятаться за небольшой высоткой и вырвалась оттуда в тот момент, когда белая лава пошла на стрелков.

Конники кинулись из засады молча, без единого крика, и только топот копыт по земле, покрытой жухлой травой, да частое дыхание массы лошадей колебали воздух.

Это безмолвие красных, эта ярость, пока еще скрытая в груди, были втройне страшней врагу, чем привычные в подобных случаях крики и ругань.

Фланг Унгерна, прореженный огнем пехоты, попал под красные клинки. Белые лавы потеряли разгон, затоптались, дрогнули и потекли вспять, будто опрокинутая квашня. Кони тотчас вспотели, пыль покрыла их бока и спины, и ржущие пасти брызгали пеной.

Эта внезапность налета не то чтобы немедля решила судьбу схватки, но позволила Рокоссовскому с самого начала сражения навязать барону свою волю. Бойцам удалось вырубить до двух казачьих взводов прежде, чем Унгерн опамятовался и повернул фронт одного из своих полков. Но потери и заминка, которую испытали казаки в зачине боя, все же склонили чашу весов в пользу краскома.

Начальник белой артиллерии Дмитриев, как и сам генерал, никак не думал, что у красных здесь окажутся крупные силы — и оттого не открыл вовремя огонь из пушек. А теперь, когда враги рубились в одном водовороте, об орудиях нечего было и думать.

Рокоссовский не мог бы с уверенностью сказать, сколько времени прошло с начала атаки. Может, минули минуты, может, час, когда он заметил явную усталость и растерянность белых — и приказал направить в бой свой последний стрелковый резерв. Очень важно было усилить нажим на врага.

Командир отряда, кажется, забыл о своем ранении. Лицо его горело, и широкие запыленные брови то взлетали вверх, когда ему казалось, что кто-то из его людей делает не то, что надо, то опускались на глаза в мгновенья удач. Конные ординарцы летели от него и к нему, низко пригнувшись к холкам лошадей, передавая приказания и команды, иной раз хватались за клинки. Рокоссовский распоряжался действиями с виду будто бы хладнокровно, но Ваня Сушкин, отлично знавший Константина Константиновича,

видел: командир с большим трудом удерживает себя от жажды броситься в сечу.

Наконец командир не выдержал. Он отпустил поводья, и вороной дончак, почувствовав шенкеля и вздрогнув всем телом, понес его вслед за отходящими на Новоселенгинск казаками. Сушкин гикнул, сдернул ремешок фуражки себе на подбородок — и кинулся вслед за Рокоссовским.

На скате высотки, поросшей кустами, прикрывая отход белоказаков, густо плевался огнем пулемет.

Рокоссовский вынесся за увал и, повернув коня, вырвал шашку из ножен. У него был свой счет с пулеметчиками Унгерна, и Константин Константинович, молча и сосредоточенно, кинулся к высотке с тыла. Хоронясь от пуль и пытаясь уменьшить жесткое сопротивление ветра, он почти лег на холку коня, и гриву дончака заносило ему на лицо.

Наводчик увидел двух красных в самый последний момент. Он рывком развернул «Льюис», и длинная очередь распорола воздух над головой Рокоссовского.

Конь Вани Сушкина зашатался, стал валиться на бок, и ординарец одним сильным движением выбросил себя из седла.

Конь упал тотчас, а Сушкин метнулся за Рокоссовским пешим ходом.

Вторично выстрелить пулеметчик не успел. Командир, бросая коня из стороны в сторону, налетел на растерявшегося казака и, резко откинувшись назад, рывком занес шашку над головой. Удар пришелся наводчику в шею, и казак мгновенно умер.

— Ложись за пулемет! — крикнул Рокоссовский задыхающемуся от быстрого бега Сушкину. — Бей, Ваня!

Описав дугу, командир спрыгнул с коня возле «Льюиса».

Вскоре рядом с Рокоссовским осадил Каина Степан Вараксин.

— Ну, как? — спросил он, оставляя седло. — Досталось барону от пекарей?

Рокоссовский бросил на Вараксина благодарный взгляд — и вдруг нахмурился.

— Это чего у тебя, Степан, красным гимнастерка измазана?

— Красным? Кровь, стало быть. Царапнуло меня маленько по груди, Константин Константинович.

— Помолчи и задери гимнастерку.

Рокоссовский осмотрел рану и, достав из сумы бинт, стал перевязывать товарища.

— Придется тебе в тылу поболтаться, Степа.

Вараксин удивленно посмотрел на командира — шутит, что ли? — и рассмеялся.

— Ты что?

— Вон люди чуть не без ног дерутся, а ты меня — в тыл. На мне, как на собаке, все без госпиталя зарастет.

Он покопался в суме, выудил оттуда жгут соломы и стал протирать взмыленного коня, даже ослабил подпругу, чтобы удалить пот под седлом и, усмехаясь, все качал головой.

— Скажет тоже — в тыл… Эка невидаль — царапнуло…

Через сутки, преследуя казаков, отряд вышел в район Новоселенгинска. Угроза Мысовой была полностью ликвидирована. Теперь общая обстановка и положение красных значительно улучшились.

Здесь еще не остывших от боя и воодушевленных победой людей настиг посланный комкором аэроплан. Летчик передал приказ Неймана — вернуть отряд в Мысовую. Рокоссовскому и Вараксину надлежало прибыть в штаб Экспедиционного.

Константин Константинович распорядился отдыхать до утра, а на рассвете трубачи огласили бивак сигналом «Вызов коноводов». Дорога на Гусиное озеро покрылась клубами пыли. Конники, стрелки, обоз, телеги с ранеными устремились на север.