Камень-обманка
Шрифт:
Рассказывая эту недавнюю историю, артельщик, казалось, совершенно не интересовался, какое впечатление она производит на слушателя. Андрею даже подумалось, что Хабара вспоминает всё для себя, стараясь укрепиться в мысли: поступил верно.
На Катькин подол Гришка, по его словам, не зарился. В тайге, как известно, и с рябой рай, а Катька, сам видишь, яркая, однако всякому — свой интерес. Юбок на земле, что дерев в тайге, а фарт потому и фарт, что в диковинку. Красоту в миску не положишь, как ни гадай.
Екатерина,
Екатерина — ей только минуло двадцать — уже шесть или семь лет мыла песок с отцом. Она споро управлялась с лотком, на взгляд отличала благородный металл от обманки, знала, где вернее всего искать выход рудного тела. Гришка понимал: она не будет лишний человек в горах, но главное, как говорил, не это. Если девка и впрямь знает от бати тайну Золотой Чаши, Хабара добром, а нет — так хитростью ли, силой вытянет у нее отцовский секрет. Тогда, может, и сыщется могучая золотая жила, гранитная чаша, в которую река намыла множество самородков. Толки о невиданном кладе помнила чуть не вся Восточная Сибирь, но выбрать его из чаши не удалось еще, кажется, никому.
Оставив Кырен, Хабара повел Кириллову в зимовье, где их должен был ждать старик-китаец. Катька безмолвствовала и не отвечала на вопросы, ровно шагая рядом с парнем. Но утром, едва разглядев Хабару, хмуро осведомилась, много ли душ в артели? Ежели только двое — она не пойдет. Когда в тайге один на один — не то что бабу, но и бывалого мужика легко обидеть. Гришка поскреб пятерней затылок и буркнул, что зря метется: люди будут.
Россохатский, слушая рассказ, недоверчиво покачал головой.
— Ты чё? — поинтересовался Гришка.
— Да сидела б себе на печке, либо на вечерки бегала, мужа выглядывала. К чему ей в глушь-то, на зиму глядя?
— Нельзя ей на печке, ваше благородие, — ухмыльнулся Хабара. — Она, вишь ли, офицера из берданки ссекла. Наповал, окаянная!
— Вон как! — удивился Андрей. — За что же?
— Да ни за чё, так понимаю. Полчок там, в Еловке, У них стоял — забайкальские казаки, иные с медальками за японскую еще. Бородатые, грудастые — зверье! Ну а Катька-то на погляд, сам вишь, какая. Ночью, во тьме и полез тот офицер к девке, помял ее сильно, да не домял, значить. Катька и пальни в упор, дура!
— Почему ж дура? — не согласился Андрей.
— А то нет! Все же казак на войне, ему, можеть, завтра с богом свиданка, тоже понимай. Ну, поцарапай его, поганца, либо зубами хвати,
— А дальше что было?
— В ту же ночь, подалее от греха, ушла она в Кырен, к старушке своей фамилии. Кому охота на своей шкуре валяться?
— Да… да… конечно… — пробормотал Андрей. — Глупо смерть ждать.
Оба помолчали. Россохатский спросил:
— Где Дина нашли?
— А где искали, — в зимовье. На чердаке.
Азиат был не один. Вслед за ним спустился на землю одноглазый чернобородый мужик.
Так их стало четверо, а вскоре они встретили Андрея.
Дин и одноглазый почти ничего не говорили о себе, но похоже было: китаец видывал виды и свет поглядел не только что в окошке. О Мефодии узнали немного больше: бородач не поладил с властью и вынужден спасаться в горах.
— Вот и все, чё знаю, — усмехнулся Хабара.
Долго шли молча.
Наконец Россохатский после колебаний спросил:
— Не опасаешься ли, Григорий, что планы твои Кате скажу?
Таежник пристально взглянул на него, ухмыльнулся.
— Верный вопрос. Ждал я его. Кабы боялся — не разболтал бы. В артели без дружества никак нельзя. Горло друг дружке порвем.
Зефир подчас тянулся губами к хозяину, прося кусочек сахара или сухарь. Но у Россохатского ничего не было, и он грустно поглаживал жеребца по холке.
Иногда Андрей отрывал взгляд от тропы и всматривался в высокую таежную даль. Порой казалось, что лобастый хребет, белеющий гольцами чуть не под небом, это Мунку-Сардык [37] — главная вершина Восточного Саяна. Могучее темя Вечного Гольца было покрыто снегом и неприметно ползущими по склонам ледниками. Небо все чаще хмурилось, беспрерывно валились дожди, и продвигаться стало совсем мучительно.
Тропа проступала в прибрежном ернике еле-еле, и Андрей часто не понимал, по каким приметам и признакам определяет путь Катя, идущая в голове артели.
37
Мунку-Сардык — буквально Вечный Голец. Точнее, Мунку-Саган-Сардык — Вечно Белый Голец (Бурятия, Монголия).
— Слеп ты, барич, — усмехался Хабара в ответ на вопросы сотника. — Аль не видишь на дереве волос чуть не в аршин длиной? Откуда ж ему взяться, как не из конской гривы. Значить, тут кони брели. На то мы и человеки, чтоб более зверя видеть.
Андрей кивал головой, молча снося упреки. Нет, он не был новичок в лесу, довольно сносно читал следы, и всё же его зрение явно уступало глазам спутников.
К исходу дождливых и ветреных суток вышли на Китой. Позади остались перевал через Тункинский хребет и мутные воды Архута, бурлившие в тесных, крутых берегах.