Камень
Шрифт:
Жанна намекающе скрипнула бусами.
– Извините, - спохватился Рябинин.
– Замечтались?
– Да, немножко.
– А о чем? - улыбнулась она.
– Вам интересно?
– Очень.
Он видел, что ей и правда интересно, коли она даже отступила от своего дела.
– О будущем, - соврал Рябинин.
– В работе своего вы достигли... Любовь у вас была...
– Выходит, впереди у меня пусто?
– У меня и то пустота, - почти игриво бросила она.
Нет, от своего дела Жанна не отступилась,
– Что вас интересует в уголовном праве? - спросил он, непроизвольно мрачнея.
– Сергей Георгиевич, под суд когда человека отдают?
– Когда он совершил преступление.
– А доказательства?
– И когда есть доказательства.
– А что считается доказательствами?
– Показания свидетелей, предметы, отпечатки пальцев... Есть целая теория доказательств.
Она помолчала, обдумывая его слова. Рябинин не торопил - ждал зрелого, самоопавшего плода.
– А если нет свидетелей, предметов и отпечатков пальцев?
– Бывают косвенные доказательства... Жанна, мне трудно говорить, не зная сути дела.
Она так резко мотнула головой, что короткие волосы замели голову темным рыхлым сугробиком. Рябинин понял - его дело лишь отвечать на вопросы.
– А если нет доказательств? - повторила она.
– На нет и суда нет.
Жанна опять помедлила, размышляя. Молчал и он - его дело отвечать. Что могло быть у ее мужа? Автомобильный наезд, пьяная драка?
– Сергей Георгиевич... А если что-нибудь случилось после, то это доказательство?
– Не понял.
– До прихода человека...
– Георгия, - вставил он.
– До прихода Георгия все было в норме, а после его ухода что-то случилось. Это доказательство?
Рябинин натужно молчал, как внезапно занемог, пытаясь вспомнить латинское изречение; так и не вспомнив, сказал по-русски:
– После этого не значит вследствие этого.
– Не доказательство?
– Нет, доказательство, но лишь в ряду других.
– А других нет, - заметно повеселела она.
Улыбнулся и Рябинин, сам не зная чему. Видимо, радостному лицу женщины, которое на глазах ожило красотой и надеждой. Задрожали ресницы и взметнулись арочки бровей, готовые взлететь; удивленные губы опять стали грешными; покатые плечи покатились еще женственнее; а щеки, неожиданно худощавые, так и заиграли сдержанной силой.
– Ну, вот и все, - заключил Рябинин. - Жизнь продолжается.
– Я же говорила, что бог-бухгалтер следит за балансом.
– Но ваш баланс, Жанна, еще не раз нарушится, - сказал он, спохватываясь, ибо опять предрекал.
– Следственная интуиция?
– Нет, жизненный опыт.
– Почему же он нарушится?
Рябинин замялся, но предрекать так предрекать.
– Ну, хотя бы потому, что живете вы модой.
– Модой живут знаете сколько людей? И процветают.
– Мода для тех, кто ничего не имеет за
– Спасибо. Хоть теплится.
Отпущенная ушедшим напряжением, мысль Рябинина стала свободнее. Он придвинул листок и записал "Мода заполняет пустую душу, как мутная вода след в земле. Быть модным - значит, быть не самостоятельным".
– Про меня? - она поджала губы от якобы накатившего страха; вдруг про нее?
– Про всех.
Жанна вздохнула и не то чтобы возразила, а мягко не согласилась со всеми его словами о моде:
– Потрепанная книжка всегда интересней новой.
– Это уж стадность.
– Сергей Георгиевич, из ваших взглядов можно гвозди делать.
– Взгляды такими и должны быть.
– Мне кажется, вы со своими взглядами чаще ошибаетесь, чем я со своими. Мода плохая... А ведь она приобщает к культуре скорее, чем филармония и библиотеки.
– Это новенькое, - беспокойно сказал Рябинин.
Откуда она, внезапная тревога? Он уперся взглядом в стол, пробуя ее нащупать в памяти. Что-то он сделал не так, сделал недавно, только что...
– Сергей Георгиевич, мода похожа на айсберг. Мы видим только верхушечку. А что мода рождает? Одно время стали модными белые пряди в волосах. Глупость? Не скажите. В идеале виделся человек много страдавший и переживший. Загар в моде. В идеале - бывал на морях, путешествовал, здоров. Книги собирает ради корешков... В идеале - начитан, интеллектуален. Машинки пишущие все покупают... В идеале - деловой человек, занятой, собранный. Пусть люди идут к своему идеалу. Сегодня корешок стоит, а завтра и книги прочтут. Сегодня машинка стоит, а завтра и роман напечатают.
Рябинин отыскал свое беспокойство: консультировал он вслепую, чего никогда не делал. Не во вред ли ей, Георгию, кому-то? В конце концов, не во вред ли законности...
– Жанна, что совершил ваш Георгий? - перебил ее Рябинин непрекословным голосом.
– Его только подозревают.
– В чем?
– В краже, Сергей Георгиевич.
– В краже чего?
– Бриллианта.
– Бриллианта?
– Да, бриллианта, - с вызовом бросила она, прищуривая глаза.
– Алмаза, - тихо и только себе перевел Рябинин.
Машин поцелуй остался на его губах. Они проплыли всю реку, они вернулись в лагерь, они уже ходили в другие маршруты - уже дикий виноград темно посинел и покраснели его листья. А ее поцелуй ощущался, точно вчера она прикоснулась своими губами к краешку его губ.
Теперь он чаще бывал в Машиной палатке. Они вместе камералили под приглушенную музыку транзистора, и Рябинин уже отличал Чайковского от Бетховена. Или она рассказывала про алмазы - он уже знал имена почти всех крупных бриллиантов. Или говорила о геологии - он уже знал, что породы бывают кислые, основные и ультраосновные. А его топаз лежал на видном месте, тревожно мерцая.