Каменная грудь
Шрифт:
– Ура-а-а! – понеслось над солнечной раскаленной поверхностью реки, захлестнуло берег.
Болгары бросились навстречу: пользуясь выгодным положением, не давали сойти на берег. Загомонили, закричали; уже не одна ладья беспомощно плясала на волнах и, никем не управляемая, плыла по течению. Но дружина врубилась в чело врага и пошла вперед. Ее вели великаны Ратмир и Икмор с Моргуном.
Полки смешались. Трещали стальные рубахи, алели оплечья, сбивались еловцы со шлемов, медные щиты вызванивали славу дедовских времен. Гремели мечи, ходили по головам. Раненые падали, хватали за ноги. Никогда еще Дунай не слыхал такого великого крика.
– На
Доброгаст побежал на голос – смерть играла над самой головой. Мелькали искаженные гримасами лица, жгли взгляды из-под стальных сеток; «ых», «ых» – слышались тяжелые выдохи.
Налетел рослый болгарин с топором, да подвернулся Сухман, яростно опрокинул его дубиной.
Проворно двигались вятичские братья. Один заносил меч, другой рубил по ногам секирой. Страха Доброгаст не чувствовал. Совсем как на кулачках, когда сходится село на село. Только больше хотелось кричать, ругаться. Скользнул меч по плечу, спасла гладкая кольчуга. Наскочил усатый – раз! И по усам побежала кровь. Снова появился Сухман с взлохмаченной за плечами волчьей шкурой. Он легко размахивал увесистой дубиной, как погонщик бичом.
Этим светлым, красивым утром шуршала под ногами густая трава, прохладный воздух врывался в легкие, накалялся в груди. Каждый трепещущий лист краснотала, казалось, говорил о вечности земного существования.
Святослав сорвал с руки медный обруч, сжал трубкой:
– Иване! Заходи справа! К Волдуте, слышишь?.. Назад, Воик, не зарывайся!.. Выводите полк!
Он нервно поглаживал влажную шею Чоха, нетерпеливо перебиравшего ногами.
– Проклятье, сдаются! Ратмир… туда!
Копье с раздвоенным, как змеиное жало, наконечником вонзилось в живот воину рядом с Доброгастом. Воин схватился за вывалившиеся внутренности, ахнул. Доброгаст прыгнул, вцепился в двуручный меч, повис на нем.
– Давран, Давран!.. Ны смы болгаре! [28] – звенело в ушах.
Враги пустились на хитрость. Слева от Святослава полк дрогнул и побежал.
– Уррр-а-а! – увлеклось войско.
Князь приказал остановиться, но было поздно. Наткнувшись на засаду, гибли, повиснув на копьях, получая стремительные удары алебард.
Доброгаст тяжело дышал, мучила жажда, будто в горле билось сердце. Разговаривали мечи, железцы стрел царапали кольчуги, звенели щиты.
– За Русь! – кричали кругом, и Доброгаст кричал, чувствуя, что, перестань он кричать, как тут же упадет обессиленный. Клич объединял, заставлял чувствовать себя частью большого целого. Приходили на помощь товарищи, увлекали за собой в еще более яростные схватки, где уже не сила и не ловкость, а только отчаянное упорство спасало храбрецов, давало им победу.
28
Держись, держись!.. Мы болгары! (болг.)
В битву вступила последняя свежая тысяча, посланный в тыл воевода Волк не появлялся. Напрасно Святослав шарил глазами по дальним курганам: обозы, телеги, лошади виднелись там.
Удачней других действовало правое крыло – черниговцы и любечане под началом князя Синко. Они отбросили болгар далеко от берега и прижимали их к полку Ивана Тиверского.
В это время Волк, в сдвинутом на затылок круглом шеломе, потрясал кулаками, багровея, кричал:
– Борзее, мать честна! Проклятые бездельники!
Красный каблук
– Берите паруса! Кожи! В изгон, бездельники, живо!
Захрустели под ногами старые камыши, замокрели следы.
Не успели пробежать и двухсот шагов, как наткнулись на засевший отряд болгар. Завязалась сеча. Нужно было сверхъестественное мужество, чтобы сражаться, продираясь сквозь перевитые диким хмелем заросли, поднимая пудовые от налипшей грязи ноги. Многие погружались в трясину по колено, наносили удары вслепую – не давали смотреть тучи гнуса.
– Мостите мосты! – все больше багровел воевода. – Стелите полотна, бросайте кожи!
Паруса дырявились копьями, валили с ног дубленые кожи. Болгары изнемогали, посылали проклятия язычникам, теряли соображение.
Воевода Волк, покрытый грязью, как подводная коряга, шаг за шагом отвоевывал пространство. Перепрыгивая с трупа на труп, он добрался до предводителя, – вокруг того лежала куча тел.
– Тева! Тева! – звал военачальник, отбиваясь от наседавших.
– Пустите меня! Пустите! – пробился Волк.
Его кончар [29] столкнулся с мечом – посыпались искры. Ударили снова – осушили руки. Снова скрестили оружие, глянули друг другу в глаза.
– Давран, болгаре! – ощущая за спиной пустое место, закричал предводитель.
Он открыл рот, чтобы еще что-то крикнуть, но тут же повалился замертво.
Сопротивление было сломлено. Скашивая кончаром камыши, свирепый, как дикий кабан, воевода орал:
– В изгон, бездельники, живо! Вот я вас!
Он выбрался на дорогу и побежал, а в развороченных камышах над убитыми запорхали белые мотыльки, вылезли отовсюду лягушки, зеленые, словно из дорогого малахита, и беспечно затурчали.
29
Кончар – длинный тонкий меч.
… Святославу мнилось: Перун отвернулся от него. Заманчивые морские берега скрывались в тумане, вспять потек торговый Дунай, понеслась перед мысленным взором триумфальная императорская колесница…
«То-то обрадуются враги, отовсюду насядут на молодую Русь, придут полонить красных дев, грабить и убивать. Задымится в куреве пожаров беззащитная Русская земля, низко полетит над нею Дева-Обида. Ослабнуть сегодня, значит погибнуть завтра… Сгинуть, как обры, [30] исчезнувшие с лица земли». – Святослав чувствовал – ползла по спине холодная змея ужаса, а руки покрывались гусиною кожей.
30
Обры – авары.
– Нет, нет, – твердил он, – не ослабнут воины, не поникнет трава.
Князь уже не отдавал распоряжений, они были бы излишни. Все труднее становилось войску. Пали многие отважные воины. Пошатываясь, выбрался из битвы Иван Тиверский, прижимая меч к ране, подошел, вскинул отяжелевшую голову.
– Что шатаешься, Иване? – спокойно опросил Святослав, а у самого губы прыгали. – Говорил тебе, не пей крепкого меда.
Мутно глянул витязь, усмехнулся:
– Не крепкий мед тут повинен: угостили меня копьем под пазуху, князь.