Каменная грудь
Шрифт:
Увидев гибель жены, разъяренный Илдей, окружив себя заговорщиками, направился к хаканскому шатру, но его обогнала Любава. Она села на коня и поскакала сквозь охваченные паникой становья. Раскрасневшаяся, как степной тюльпан, вбежала в шатер, упала на колени. Глаза хакана метнулись ей навстречу:
– Что, рубин моего счастья? Что, моя прохладная жена? – спрашивал он воркующим голосом, натягивая кольчугу.
– Они идут, хакан, чтобы убить тебя… твой сын Илдей и с ним много наездников… прячься, хакан, я не хочу, чтобы тебя убили! – задыхаясь, говорила Любава, и слезы
Курей не слушал ее, он позвал начальника стражи и, бросая ему в лицо кусочки глины, которые судорожно мял в руках, отдал приказание. Стража попряталась. Чуть шевелились пестрые занавески. Несколько кибиток подъехало к шатру хакана. Через минуту перед ним остановились военачальники. Илдей распахнул полы зеленого халата и, сопровождаемый родовитыми, вошел в шатер.
Хакан сидел на ковре, подложив под себя ноги, и раскачивался в задумчивости:
– Ты пришел, мой… достойнейший сын, надежда моей души… опора моей старости, – протянул он руки, скверно улыбаясь.
Илдей недоверчиво отступил:
– Хакан, мы расплели косы перед битвой – руссы на горе!.. Я знал, что так будет. Ты медлил с последним приступом. Ты не спешил в степи, грабя селения руссов… Ты одарил врага луком и саблею, и вот они уже на конях… хотят бараны есть волчье мясо! Смерть тебе, старый безумец! Убейте его, наездники, и боги снова будут благосклонны к нам! – крикнул он неистово, вызывая в себе недостающее мужество.
– Убейте его! – повторил Илдей, выхватывая саблю из ножен, но со всех сторон протянулись копья, подняли его к самому навесу шатра и осторожно опустили наземь. Илдей даже крикнуть не успел, захрипел, стал дергаться.
Военачальники схватились было за клинки, но, видя, что сопротивление бессмысленно, положили их к ногам хакана, склонили повинные головы.
– Пусть никто не скажет, что повелитель степей пролил родственную кровь… заверните труп в шатер и бросьте в реку, – приказал Курей.
– Хакан, руссы показались на горе, они кричат и свистят, как суслики в поле, – вбежал запыхавшийся воин с коротким копьем в руках.
– Коня! – хлопнул в ладоши Курей, выбегая из шатра.
А с горы уже катилась лавина молодшей дружины – стрельцы с натянутыми луками в руках, сулицы у седел, молодой, задиристый народ.
– Ур-ра!
Все ближе, ближе… вот-вот ударятся о чело печенегов, разобьют его и сами разобьются. Опустили копья печенеги – и Днепр просветлел.
– Ур-ра!
Навстречу стрельцам ухают бубны, хрипят рожки, трещат сверестелки, зовут на пир. В том пиру не вино пьют, а кровь льют, не братины звенят, а мечи по шеломам…
Споткнулась под кем-то лошадь, выбросила всадника. Он покатился под гору, как скоморошек по ступеням великокняжеских палат. За ним кувыркнулась лошадь, сломала хребет, потом другая, третья…
Сердце Святослава
Только теперь заметил князь в своей руке пучок русых с проседью волос – дернул, значит, неловко за ус.
Осыпав печенегов стрелами, бранясь, выкрикивая всякие удалые слова, дружина вдруг повернула к югу, будто испугалась неминуемой схватки. И то ведь, перед нею стояли полчища степняков, превосходившие их в пять, а то и семь раз.
Как взревели печенеги! Передние ряды не выдержали – пустились догонять руссов, словно стальной вихрь, пронесшийся мимо, увлек их с собой. Сдвинулось и все войско, повернулось боком к Днепру. Стесненное с одной стороны рекою, с другой – прибрежными холмами, силясь развернуть строй, мало-помалу все войско повернуло коней и устремилось на юг, туда, куда проскакала молодшая дружина – синкова чадь. Войско не слушало своих военачальников, не видело могущественнейшего из могущественных. Изнурительная осада Киева, бесконечные набеги на окрестные села, распри, болезни опустошили их сердца, так что каждый из них, вместо бунчука военачальника, видел только оглобли повозки на плоту, где были его жена, дети, награбленное добро. Природная степная хитрость змея уползла в нору, оцепенела от холода.
К Святославу подъехал Ратмир на беснующемся коне:
– Подай дерзость, княже! Застоялись совсем, невтерпеж.
– Они дошли до балки… видишь… продираются в колючках, – схватил его за окованное плечо Святослав, – неужто застрянут?
– Эй, князь! – крикнул кто-то снизу. – Вели нам идти в битву против грязных степняков. У них не заживают раны от расчесов, а у нас от мечей. Вели идти.
– Да, да! – подхватила старейшая дружина. – Кого нам сторожить в кустах, не птицеловы, чай. Вели выступать!
Не терпелось – крутили булавы на темляках, подбрасывали мечи.
– Помолчите, вы! – оборвал Святослав.
Дружинники в тяжелых доспехах из вороненой стали, у кого серебряный, у кого золотой знак на груди (у каждого верх шелома украшен пучком конских волос), прикусили языки. До их ушей донесся непонятный, оглушающий шум, будто сильнейший ливень стало низвергать разгневанное небо.
– Началось, началось! Вот оно! – торжествующе воскликнул князь, выезжая на самое видное место. – Волду-та потягнул!
Дымилась подожженная Волдутой долина Днепра. Горела трава; усохшая ромашка, вьюнок и разные ползучие стебли вспыхивали весело, тысячами огоньков разбегались во все стороны; репейники потрескивали, колючий чертополох поднимался с земли, будто живой, раскрывая объятия, разбрасывая редкие искры; оставляя за собой хвосты дыма, медленно катились перекати-поле.
Молодшая дружина успела скрыться в балке. Человек сто смельчаков взялись за мечи, прикрывая «бегство» товарищей, но вдруг обезумевший табун кочевнических лошадей помчался наперерез войску хакана.