Каменные скрижали

Жукровский Войцех

Шифровальщик ухмыльнулся, словно в запасе есть прекрасный анекдот.

— Не исключено, что полетите вместе с шефом — весь подавшись вперед, торжествующе объявил он. — Час назад шифровка пришла, шеф отозван.

— Он об этом знает?

— Нет. Пока что, об этом знаем только мы с вами. Весело, правда?

«То-то у него мина на лице, будто он кот и мышку коготком придерживает, поразительно жестокое торжество, он убежден, что и у меня довольно поводов к ненависти, партнер ему надобен на этот часок».

— И когда собираетесь уведомить?

—

Ночью. Крепче подействует. Уж поверьте, он не станет проверять, в котором часу пришла депеша, ему до утра и так хватит, о чем поразмышлять. Он меня столько раз держал тут, как собаку на цепи, все ему метилось, мнилось, вдруг что-то придет. Я тут ночи напролет караулил. К машине лучше относятся. Теперь я у него эту ночку отберу, подушку из-под головы выну, горячих углей насыплю. Нынче ему не спать.

В робковатом, нескором на слова человеке, осужденном на одиночество самим характером его труда, открылось сгущенное бешенство. Иштван задумался.

«Если Кадар меняет людей, значит, смена курса — это не маневр, не кратковременный эпизод, а смысл жизни, надежда Венгрии».

— Когда его от сиськи отлучат, вот увидите, плевать ему будет на Венгрию, социализм в один миг обрыднет. Летите с ним, за шиворот его домой приволоките, чтоб его там мордой ткнули в то, что наделал. Боюсь, однако, чуть он унюхает ситуацию, так мигом прикинется больным и начнет проситься на лечение в Швейцарию, там у него денежки надежно пристроены. Уж они его исцелят. Он-то исчезнет, о нем в два счета забудут, а вот характеристики, которые он навыставлял, долго еще будут портить жизнь таким, как мы. Потому-то и даю вам и негативы, и отпечатки, хоть вы о них, и знать не знали. Ему теперь не до вас, ему собственную шкуру надо спасать, — голос у шифровальщика ожегся от давно накопившейся ярости, вдруг он замолк на полуслове, и раздался стук в дверь. Шифровальщик прижал палец к губам. Прислушался, узнал голос Юдит, откинул задвижку.

— Пойдем, получишь деньги за январь, — сказала Юдит. — Они тебе пригодятся.

Иштван пожал шифровальщику руку и пошел с Юдит в кассу. Расписался в списке работников посольства в единственной свободной графе.

— Тебе моя помощь нужна? — робко спросила Юдит.

— Да, — пылко сказал Иштван и, увидев, каким сосредоточенным стало у нее лицо, как напрягся взгляд, слегка усмехнулся. — Да ничего сложного, я хотел тебя попросить, чтобы ты пристроила мою прислугу к новичку, который на мое место приедет.

— Хорошо. Это проще простого. Я прослежу.

— Знаю. Потому и прошу тебя об этом.

Он сложил своеобразно пахнущие, новенькие, еще скользкие купюры, откланялся и сбежал по голым каменным ступенькам, с которых сняли красную дорожку из кокосового волокна.

Возле машины стоял Михай, он протирал носовым платком бампер и теперь, отступив на шаг, любовался собственной работой. Очищенный кусочек раздражал взгляд, как пятно.

— Дядя Пишта, хорошо, что ты вернулся, — во весь рот улыбнулся, просто целиком посветлел Михай. — Без тебя так скучно. Ни у кого времени нет… Все

меня прогоняют, всем я мешаю, под ногами путаюсь, — смешно передразнил он голоса завхоза и Ференца.

— А тетя Юдит?

— Она мне конфетки тычет, будто я маленький.

— А ты уже не маленький, — положил Иштван руку на плечо мальчика.

— И еще как, потому что, когда надо сходить на базар, мама меня посылает, тогда я не маленький, а когда мне в кино хочется, так на меня кричат, чтобы я один далеко не ходил. Маленький, маленький. Индусы, такие, как я, уже женатые. Честное слово, мне один сикх говорил, мы с ним в бадминтон играем, что он уже женатый, а ему только восемь лет.

Иштван с непритворным сочувствием приласкал мальчика, лишенный ровесников, тот явно страдал от одиночества.

— Мы люди занятые.

— А почему у тебя бывает время со мной поговорить? Почему для тебя я не дурачок да дурачок? — состроил он гримасу как бы тем, кто силком загонял его в малолетство, из которого он уже вырос.

— Потому что я люблю с тобой поговорить.

— Нет, — с жаром возразил Михай. — Потому что ты меня любишь. Это правда, что ты убежал?

— Ты что-то с чем-то спутал.

— Дядя Пишта, возьми меня с собой, — доверчиво поднял Михай умненькие глазенки, ищущие взаимопонимания;

— Это невозможно, ты же знаешь. Тебя папа не отпустит.

— Да, а вот мама отпустила бы. А эта тетя с тобой поедет? — спросил он с бессознательным лукавством, копаясь в кармашке штанов. — Дядя Пишта, можно я тебе что-то подарю?

Иштван словно позабыл о ребенке, обо всем мире. Вопрос, отдаваясь, как эхо в пустых комнатах, заметался где-то внутри. Звучал, как напоминание. Обвинял.

— Дядя Пишта, — дернул его за руку Михай. — Ты что, как сонный? Приложи к уху, только не открывай, а то убежит.

Он вложил Иштвану в руку картонную коробочку, вынутую из кармашка. Ее верх был наколот булавкой. Иштван смотрел на мальчика, на протянутую ручонку с подарком, словно не понимая, о чем речь. Наконец, заставил себя улыбнуться.

— Опять у тебя птичка, — припомнилась игра с кузнечиками.

— Не-е, это цикада. Я ее на зеркальце поймал. Поставил зеркальце в листья, оно блестит, как кусочек солнца, вот она и прилетела. Бегала по листку, стрекотала, а потом стала и смотрит, почему та, другая, не отвечает. Возьмешь? Она больше всего любит серединочку салата и апельсиновый сок. Берет листочек в ручки и так смешно пьет. И посматривает, а вдруг отберут.

Михай завязал коробочку и положил на сиденье «остина».

— Дядя Пишта, — призадумавшись, спросил он. — Почему я не твой сын?

— Потому что у тебя есть свой папа, — он взял ребячью ладошку и крепко пожал. — Спасибо тебе.

— Он не мой, он посольства. Слышишь, как она стрекочет? Это она со мной прощается, — Михай махал рукой вслед отъезжавшему автомобилю, теперь он был счастлив.

Еще миг малыш со взъерошенным чубчиком, одиноко стоящий на солнце посреди красной дороги, был виден в зеркальце заднего вида.