Каменные скрижали
Шрифт:
— Вперед! Дождик так себе. Быстрей, быстрей!
Но когда сплошные струи обрушились на них, в один миг вымочив рубашки и облипшие штаны, он сам схватился ставить стальные дужки, растягивать брезентовый чехол и застегивать пряжки. Ливень бил по полотну, как в барабан.
— Начались приключения, — криво усмехнулся профессор. — Чуяла моя душа, уж слишком яркое нынче было солнце. Верна пословица: «Задул муссон — из дому ни ногой».
Не езда, а подводное плавание в потоке, рухнувшем из хлябей небесных. Бесчисленные мухи, слепни и букашки, ведомые безошибочным инстинктом, вместе
«Лендмастер», накренясь, юзил одним боком в глубокой колее, гнал перед собой рыжий вал каши, замешанной на дождевой воде. В долине показалась деревня, десятка полтора глинобитных строений вразброс, плоские кровли обнесены высокими парапетами, в углах отверстия, куда вставлены половинки колен бамбука, расколотых вдоль, что-то вроде водостоков. Обильными пенистыми струями рушились оттуда плещущие потоки воды. Редкие деревья гнулись и подрагивали, подминаемые тяжестью ливня.
— Не останавливайся, — подтолкнул профессор водителя в спину. — Может, еще прорвемся на тот берег.
Деревня словно вымерла, только пара черных буйволов с огромными рогами, явно наслаждаясь, поднимала широкие ноздри навстречу ливню, молотящему по хребтинам.
С одной стороны дороги жилье было наглухо заперто, дверные доски почернели от дождевых струй, с другой — в темных пещерах лачуг мелькали фигуры людей, присевших на корточки, цветные юбки и ступни, расцвеченные жидкой глиной. Над любопытствующими лицами из открытых дверей стелился дым, прибиваемая к земле горькая пелена от тлеющего коровьего навоза.
Машину бросало вправо, влево, она скользила в перекатистом потоке цвета крови, ложем которому служила теперь дорога. Еще не выехав на берег, они поняли, что опоздали. Внизу с невероятной быстротой неслась разлившаяся река, вся в водоворотах, вся в бурунах, нагоняемых скорым бегом вод. Лилово-красный, илистый, густой, в комьях пены, похожей на распотрошенное легкое, валом валил сплошной потоп.
Даже не пытаясь высунуться из-под протекающего тента, прогнутого весом обрушивающейся воды, они меряли взглядом ревущую в низине реку в свирепости напора которой сомневаться не приходилось, и далекий противоположный берег, смутно проступавший сквозь чехарду летящих капель. Течение жадно набегало на недавние луга, ворочало вспоротый дерн, тыча повсюду розоватую пену. С небес обваливался потоп. На дороге ярились ручьи, они катили разваливающиеся комья глины, сбивалась в космы выдранная трава, обломившиеся ветки, казалось, неуклюже и упрямо сползают к реке, словно она их предназначение.
— Нынче о переправе и думать нечего, — вздохнул водитель, его мокрый тюрбан распустился, с повисшего конца капало.
— Придется ночевать, — решил профессор. — Хоть до места и рукой подать.
— Вы думаете, до завтра? — встревожился Тереи.
— Если дождь перестанет, — пожал плечами Сальминен. — Река вздулась за четверть часа, паводок сойдет — посмотрим. Надо поискать дом попросторнее. Поехали назад.
Легко сказать, поехали. Машина буксовала, колеса перемалывали жижу. Мотор завывал
Они остановились у открытых дверей лачуги, стоящей на отшибе, отсюда чуть выше, укрытая холмом, видна была деревня в гуще здешних акаций, с шипами в палец длиной.
По-домашнему пахло дымком, мокрой соломой, молоком и навозом. Один за другим путешественники спрыгнули с машины и нырнули в сумрак под кровлю, громко произнося слова приветствия. При слабом свете тлеющего очага Иштван увидел кучку присевших на корточки детей, заслонившую лицо женщину, в ее глазах поблескивало любопытство, и старого крестьянина. Его обнаженные, тощие, узловатые бедра и испещренные шрамами колени отсвечивали, как полированная бронза.
На кровати, прикрытый рядном и спеленатый, как кокон, кто-то лежал и временами вздрагивал от кашля. Сесть было не на что, пришлось тоже опуститься на корточки. В отличие от старика, в неподвижности которого чувствовалось достоинство очень утомленного человека, детвора непоседливо переталкивалась, перебрасывалась короткими фразами-вскриками, внезапно фыркала от смеха, напоминая птиц на ветке, мостящихся на сон грядущий. Шум и плеск пенистых струй за открытыми дверьми усиливали ощущение покоя и убежища. В другой половине помещения, отгороженной сточной канавкой, разлеглись две коровы, мирно жующие жвачку.
— Останемся здесь? — растерянно огляделся Тереи.
— А всюду одинаково, детей, правда, многовато, но уж ночь-то продремлем… И к тому же, они сбегут, вот увидите, они нас попросту боятся, мы для них существа из другого мира, откуда добра не жди, — уверял Иштвана Сальминен. — Кто там лежит? — показал он на кровать. — Спроси, — приказал он водителю. — Больной?
Последовал обмен фразами, и водитель перевел:
— Нет, не больной, просто очень старая женщина. Его бабушка, — показал он на хмурого хозяина.
Решив рассеять настороженную недоверчивость, Тереи угостил мужчин папиросами. Хозяин помедлил, взял папиросу, осмотрел, понюхал и положил на глиняный пол возле босых ног. Вся семья внимательно и восторженно следила за ним.
Сальминен открыл круглую жестянку с печеньем, запахло ванилью, на каждом кусочке, кроме наколки, было выдавлено улыбающееся личико, он протянул по штучке детям и женщине, у тех глаза округлились от напряжения, но дар, хоть и: робко, был принят, и тогда профессор принялся хрупать печеньем, без слов показывая, что надо с этим делать. Кто-то из детей слегка куснул подарок, хихикнул, — застыдился, остальные держали кружочки и рассматривали с обеих сторон, как картинки, им явно было жаль грызть такие красивые вещи.
— Я же говорил: они нас боятся, — вполголоса сказал швед. — Значит, не той дорогой едем. Если бы наши тут до нас проезжали, нас бы иначе встретили. Спроси у него, — подтолкнул профессор санитара.
— Он говорит, нет, ни автомобиля не видели, ни англичан, — с оттенком презрения перевел санитар. — Темнота деревенская, он; дальше своих грядок носа не высунул за всю жизнь, он даже на поклонение ходил только в храм у реки.
— Скажи ему, кто мы.