Каменные скрижали
Шрифт:
— О злоупотреблениях знали, не могли не знать, — с живостью отвечал Иштван. — И от этого только труднее было жить. Никому не верилось, критические голоса, принимали за вражеские. Желудок производит пищеварительную кислоту, если пища не поступает, он начинает переваривать сам себя, там произошло нечто в этом духе, чрезмерно раздутый аппарат привилегированной и высокооплачиваемой следственной службы стремился доказать, что существует не напрасно, он не только вылавливал, но и творил врагов, чтобы иметь за кем охотиться.
— А закон? А суд, который обязан отличить правого от виноватого? —
— Вы забываете, что у нас произошла революция, это неизбежная цена великих преобразований…
— Вот именно, но не слишком ли большая цена? — откликнулся чей-то бархатистый голос — Не исключено, что это бунт корней против цветов и плодов. Разорение культуры и красоты, которые создавались веками.
— Садовник подрезает дерево, чтобы оно обильней плодоносило, — отбивался Иштван, зная здешнюю приверженность к метафорам.
— Подрезает, но не рубит вслепую самые прекрасные из побегов, — возразил еще кто-то. — Подрезать следует разумно, на, то и существуют законы и кодексы.
— Весь мир движется к социализации, государство обобществляет крупные концерны, ограничивает доходы. Вы скажете, что в Западной Европе предприниматели сами делятся прибылями с рабочими и делают это по собственной воле. Но это потому, что видят, как наши рабочие участвуют в управлении государством. Собственникам приходится уступать, раскошеливаться, чтобы хоть как-то замедлить неизбежный исторический процесс, — пылко объяснял Иштван, — Приглядитесь, как обстоят дела у вас, сколько зол безо всякой своей вины вы получили в наследство от англичан. Перед вашим поколением стоят огромные задачи. Вы же только порог переступили, я имею в виду независимость.
— Мы в, техническом отношении отсталая страна, — признавали слушатели. — Мы еще не представляем себе, насколько и чем богаты.
— Нужны огромные средства, а кто нам их даст? Америка? Россия? А если и дадут, то что потребуют взамен? — перебивали голоса сомневающихся. — Мы опасаемся слишком резких перемен.
— Мы сторонники традиций, религии и древних обычаев, — пробасил кто-то во мраке, но явно безо всякой иронии. — Мы предпочитаем уравновешенный подход.
— Наш народ добр, он не хочет чужого, — пропел сладостный и мягкий женский альт.
— И если мы так напускаемся на вас, то не потому, что мы против реформ, — угощали Иштвана папиросами — Просто мы хотим знать, что нас ожидает.
— Потому что социализм придет и к нам.
— Китайцы, — прошипел старческий голос.
— Китайцы, к счастью, далеко. Наши крестьяне терпеливы.
— Но они требуют земли, — жестко сказал Тереи.
— Земля — это для них полное брюхо, это сама жизнь, — неожиданно поддержал кто-то.
— И так многое делается.
— И многое уже сделано. Причем мирными средствами, без насилия. Не сейте среди нас беспорядков и ненависти, зачем вы пробуждаете голод, которого никто не в силах утолить? Даже ценой крови.
Когда на веранде, за белыми колоннами крыльца, внезапно вспыхнули яркие лампы, это спугнуло гостей, они отворачивались, щурились, прикрывали расширившиеся
Машина больше всего напоминала жестяное корыто с четырьмя сиденьями, причем довольно поместительное, с лавками вдоль бортов, застеленными матрацами. К спинкам лавок были привязаны лопаты, топоры и полосы жести, скрепленные толстой проволокой наподобие частых веревочных лестниц — это для подкладки под колеса, чтобы не застрять в размякшем грунте, Иштван устроился на заднем сиденье рядом с профессором, набегающий воздух овевал ему волосы.
— Только бы погода удержалась, — изучал Сальминен чистое, словно выметенное небо. — Два часа нам ехать по шоссе, а потом через джунгли по колеям. Вот уж там не соскучишься… Я захватил двустволку, постреляем горлиц. Вы любитель охоты?
— Нет. Настрелялся без этого, — ответил Тереи.
— Нам повезло, нас война миновала, — понимающе кивнул профессор. — Иногда постреливаю, чтобы испытать быстроту реакции. Забавы ради.
— Печеный голубь — это вкусно, — вставил водитель. Вокруг тянулись равнинные поля, плантации сои и земляного ореха. Темно-зелеными каре с лиловыми султанами стоял сахарный тростник. Посреди купы высоченных деревьев затаился пруд, питаемый дождевой водой, белые волы с завязанными глазами вращали привод водоподъемника, а на деревянном дышле, словно воробей, примостился мальчуган в непомерно большом голубом тюрбане, он, подвывая, настегивал волов хворостиной. С колеса, к которому крепились лыком красноватые глиняные горшки, зеленым светом лилась вода, уходя в канал, орошающий окрестные поля.
— Предпочитаю охоту на подобные виды, — повел рукой Иштван на это зрелище.
— Я тоже. У меня с собой камера, — хлопнул профессор по кожаному футляру. — Но я коллекционирую только экзотику. Любопытная закономерность. Больше всего люди верят собственным глазам, хотя глаза как раз-то и подводят. У меня друзья в Мальме, пишешь им — вралем считают, а стоит фильм показать — в восторг придут.
— Я шлю фотографии сыновьям.
— Вы женаты? Что-то не замечал у вас обручального кольца.
— Снял. Давит.
— И на который год семейной жизни начало давить?
— Пальцы пухнут от жары, только поэтому. А вы что, решили, что я злостный соблазнитель женщин?
— А им нравится, когда соблазняют. По крайней мере, есть оправдание; меня соблазнили. Впрочем, некоторым и этого не нужно.
И выцветшие глаза профессора заговорщически блеснули.
Мимо пробегали деревни, серые глиняные призмы хижин, слепые стены, облепленные аккуратно сформованными лепешками коровьего навоза, тут его сушат на солнце, это запас топлива, безлюдные улочки, потому что народ уже вышел в поле окучивать батат и наполнять водой затейливую сеть арыков. Лишь возле колодца попались две женщины: одна в желтом сари, другая в светло-зеленом, — обе несли на головах пузатые глиняные сосуды.