Каменные скрижали
Шрифт:
Иштван сделал было движение разнять, но профессор придержал его.
— Не вмешивайтесь, — и указал на полицейских, которые с полным безразличием смотрели на происходящее. Колеблясь, плыл табачный дым, лошади секли крупы хвостами и шлепали копытами по жиже под ногами.
— Пойду в совет стариков, они тебя накажут, — кричала старуха, слепо молотя обеими руками, словно плыла и с трудом удерживалась на поверхности.
— Мама, — внезапно отозвался раненый.
При этом хриплом зове старуха опомнилась,
Раненый поднял руку от бедра, показал на дверь и слабо покачал головой, словно, говоря: «Нет, нет».
И тут молодая прянула с порога и, шлепая босыми ногами, понеслась к делянке сахарного тростника, по соседству с густым колючим кустарником. Полицейские бросились вдогонку, но она, охваченная жаждой бегства, была вертче. Один из полицейских сорвал пластик с седла, вскочил на коня. Однако доскакав до зарослей, убедился, что сквозь колючки не продраться.
— Стой, стрелять буду! — крикнул он, вставая на стременах и целясь в чащу на хруст веток: беглянка, видимо, ползла низом, как ящерица. Но так и не выстрелил.
Патруль стянулся к офицеру, тот начал командовать, кому где засесть.
— Вот и порядок. Она выведет нас на след, — сказал офицер. — Наверняка, они договорились, где встретятся. Погубила мужа, теперь погубит любовника, — спокойно объяснил он — С ума сошла от любви. «С ума сошла от любви», — запомнилось Иштвану. И он тоже с ума сошел, уклонялся от обязанностей и стремился отыскать Маргит вопреки ее воле; Любовь… Он чувствовал, что вот-вот увлечет его с собой эта могучая стихия, с одинаковой легкостью созидающая и рушащая.
Хорошо, что полицейский не выстрелил. Тереи знал, что тогда неминуемо схватился бы с ним. Он несколько раз глубоко вздохнул, постепенно успокоился. «Неужели я настолько на стороне молодой, растоптавшей прежние связи? Последовавшей зову, который и мне знаком? Вот дикарка», — думал он, подразумевая под этим словом верность правде чувства и смелость быть самим собой.
— Как поступим с ним? — указал он на раненого, при котором хлопотала мать. — Его надо бы в больницу.
— В седле, тем более на тонге, ему только хуже будет, — сказал офицер. — Впрочем, надо у него спросить, — он наклонился к раненому. — Ты хочешь, чтобы тебя забрали отсюда?
— Да, — горячо сказала мать. — Спасите его.
— Нет, — простонал раненый. — Я буду ждать здесь.
— Кого будешь ждать? Её? — яростно воскликнула старуха. — Она вернется с этим, она сбежала к нему… Слышишь? Она вернется посмотреть, как он тебя убьет. Ты этого хочешь?
— Да, — шепнул раненый, возя бессильными пальцами по размокшей земле.
— Не имеем права забирать насильно, — с облегчением сказал офицер. — Раз он не хочет, нельзя.
— Если нужно, дам машину, — сказал профессор.
Иштван
— У него даже кровотечения нет, — повторил офицер.
— Есть. Оно внутреннее, кровь собирается в плевре, — покачал фонендоскопом профессор. — Могут быть осложнения.
— Могут, но не обязательно же, — с таким пылом вмешался Иштван, что самому стыдно стало от собственного голоса, произносящего приговор раненому. — И чем вы ему помогли бы в больнице?
— Наложил бы сдавливающую повязку, чтобы зафиксировать легкое. Впрочем, тромб, который там образуется, сам и зафиксирует, и сдавит, — профессор потянулся за сумкой санитара, и Тереи облегченно вздохнул, поняв, что они двинутся дальше.
— Я оставлю ему кодеин, докопался швед до нужного пузырька. — Скажи ей: если он начнет кашлять, нужно дать ему несколько капель с водой. Лежать ему нельзя. Пусть сидит, как сидит.
Мать сжала пузырек в руке и смотрела на них с отсутствующим взглядом, другой рукой обнимая сына, словно бы задремавшего с бессильно поникшей головой.
— Вас обратно проводить? — спросил офицер. У него за спиной полицейский держал в поводу двух лошадей, те нервно топтались, дергали головами, встревоженные разъездом остального патруля.
— Благодарю. Доберемся сами.
Офицер, подняв ногу в стремя, придержал коня, потом вскочил в седло, небрежно отдал честь и на рысях умчался прочь.
Когда они дошли до подмокшего луга, Иштван обернулся, чтобы окинуть прощальным взглядом пару, сжавшуюся у красноватой стены хатки. Мать, присевшая на корточках у распростертого тела сына, напомнила ему готическую «плету», только безжалостно издевательскую по отношению к нему самому. Профессор сунул руку в карман и машинально включил приемник, но гнусавый голос саксофона здесь, в беспредельности раскинувшегося ландшафта, среди высоких трав и шипастых акаций, среди набирающего силу хорального стрекота, зуда и жужжания миллионов насекомых, которые, спасшись от потопа и обсохнув, славили солнце, звучал так кощунственно, что швед выключил свой аппаратик..
— Вы думаете, она вернется к мужу? — раздумывал вслух Тереи. — На что он рассчитывает?
— На то, что своей беззащитностью расшевелит в ней инстинкт заботы, на то, что она, в конце концов, последует за тем, кто больше нуждается в ее помощи. Но он ошибается, потому что при нем мать. Этого довольно, чтобы совесть молчала. Она последует за тем, кто более одинок. Бандит одинок, весь мир против него. Тем выше он будет ценить ее, тем жарче будут их ночные объятия. И пока он жив, пока его не пристрелят, ни один мужчина на свете не будет принадлежать ей так безраздельно.