Каменный фундамент
Шрифт:
— Что вы! — воскликнул я. — Рад, рад! Да как это так все быстро произошло?
— Корреспондент «Огонька», — буркнул Ганецкий.
— Самомнение, товарищ корреспондент! — весело сказал Иван Андреевич и погрозил Ганецкому пальцем. — Самомнение! А квартиру, если разобраться, получает не Худоногова, а муж ее.
— Чем знаменит?
— Вам все знаменитостей подавай, товарищ корреспондент! Худоногов просто один из старейших рабочих на заводе, хотя по возрасту совсем не стар. Ну, а кроме того, передовик, общественник, бригадир, лучший мастер краснодеревного цеха… Достаточно, нет? Советую вам Худоногову снять вместе с мужем.
— Такого задания не имею, — прогудел Ганецкий.
— А мы вам письмо напишем, — сказал Иван Андреевич. — С городским комитетом партии согласуем. Тогда можно?
— Второй вариант. Сниму. Давайте письмо. Фотогеничные лица?
— В этом я не силен, — развел руками Иван Андреевич. — В фотогеничности не смыслю, я с точки зрения внутреннего содержания. Алексея здесь нет, а Худоногова — вот, посмотрите.
— Гм! — крякнул Ганецкпй. — Да. Содержательное лицо. Весьма.
Он приблизился к стене, на которой был прикреплен поблекший уже плакат с портретом Катюши и надписью красными буквами: «Кандидат в депутаты Н-ского городского Совета по избирательному округу № 12», и стал читать биографическую справку.
— Обратите внимание, — вмешался я, — кандидатом в депутаты городского Совета ее выдвинули шесть коллективов. Ни одного голоса не было подано против. Спросите любого жителя Н-ска: знает ли он Худоногову? «Катю? Как не знать». И начнет вам про нее рассказывать.
— Вы уже начали, — сказал Ганецкий. — Я не очеркист. Пишите сами. Мне надо снимать. Показывайте, куда идти.
Иван Андреевич повел Ганецкого к лесокорпусу. Я улизнул от них, с тем чтобы предупредить и Алексея и Катю, а заодно и поздравить с получением новой квартиры. По правде сказать, мне стало жаль, что они переедут теперь на лесозавод. Не так часто будем бегать друг к другу. Три километра до завода да поселком идти еще с километр. Но избенка Алексея стала настолько тесной для семьи в шесть человек, настолько подгнила и осела, что расстаться с ней теперь можно было без всякого сожаления.
В медпункте Катюши не оказалось. Санитарка, новенькая, должно быть, только что с курсов, важно спросила меня:
— Вы на прием?
— На прием, — засмеялся я. Действительно, было от чего посмеяться: к Катеньке — на прием!..
— Вы на какой прием? — серьезно продолжала санитарка, обиженно поглядывая на меня.
— А разве это различается?..
— Ну, к депутату или к доктору?
— Ах, разве она уже доктор? — я улыбался, глядя, с какой самоуверенностью санитарка защищает достоинство Катюши!
— Вам какое дело, если лечиться пришли! — Огонек явной неприязни ко мне зажегся в глазах у девушки. — Лечит она не хуже доктора. И нечего вам улыбаться.
— Я не лечиться, я здоров, — успокоил я девушку.
— А как депутат она принимает после пяти, — и моя собеседница взялась за ручку двери, явно намереваясь выпроводить меня.
— Закрывайте, — сказал я одобрительно. — А когда Екатерина Федоровна появится, передайте ей, чтобы зашла к Ивану Андреевичу, в партийное бюро.
И я отправился в цех к Алексею.
Краснодеревное отделение теперь значительно расширили — в нем стало очень светло и просторно — и придали ему «малую механизацию»: почти все более или менее тяжелые работы выполняли машины. Не нужно было больше носить на себе доски из сушильного отделения: их по мере надобности подавал электрический транспортер.
Прибавилось
Выбрасывая вверх фонтаны мелкой щепы и древесной пыли, шуршали электрические струги; пощелкивали цепно-долбежные станки, и тонким и протяжным голоском возносилось пение дисковой пилы.
Люди двигались спокойно, без суетливости, но быстрота, с какой под их руками послушные механизмы выполняли кропотливую по самому своему роду работу, изумляла. Плавный поворот рукоятки у цепно-долбежного станка — и в твердом бруске появлялось четырехугольное отверстие; едва филенка касалась концом блестящего диска пилы — и точно и чисто отрезанный торец падал на пол; словно водой смывал шероховатую поверхность доски легко скользящий по ней электрический струг…
Стараясь не задеть чего-нибудь, я шел между двумя рядами верстаков проходом, хотя и широким, но загроможденным остовами шкафов, столов, комодов и заготовленных к ним деталей. Знакомые мастера отзывались на мои приветствия, но я но всегда различал их слова, так как дисковая пила то и дело подымала свой тонкий и резкий голос.
— Как там Москва? — сложив ладони рупором, крикнул Волик.
— Хороша! — не обладая зычным голосом, я все же постарался крикнуть во всю мочь.
Волик не стал больше допытываться, сперва прикрыл ладонями уши, а потом весело помахал мне рукой.
Над верстаком Алексея бросился в глаза прибитый к стене лист картона со сложной сеткой черных ломаных линий: «Учет прохождения заказов по графику». Ишь ты! Но тут же я спохватился: бригадиру ведь так и положено.
Алексей протянул мне руку с толстым слоем насохшей на пальцах политуры. Он только что закончил отделку крышки письменного стола.
— Не бойся, не запачкаю, — сказал он, близко придвигаясь ко мне, чтобы легче было разговаривать. — А это знаешь куда? — он показал на стол. — На выставку изделий местной промышленности. Как? Не худо? А? Как думаешь: такую штуку бы да в Москву? Украсила бы?
— Хорошо сделано.
— То-то, — польщенный, сказал Алексей и подмигнул мне: — Это уж не буфет с секретными ящичками! Тут без всякой путаницы, каждая линия понятна. Правду сказать, отошел я от чертежа художника. На бумажке-то у него ладно получилось, а на деле всю красоту дерева во всякие мелкие накладки упрятал. Вот погляди сюда, — он провел рукой по гладкой поверхности тумбы. — Здесь он с желобками накладку решил дать. К чему? Желобки узор дерева убивают, не дерево — пласт глины получается, и, кроме того, видное ведь место, как лоб у человека. А желобки — заместо морщин. Поставь такие накладки — работа внимание привлечет, а сияния того у вещи не будет, скучная будет стоять.
— Не спорю.
— Совсем по-другому красоту теперь я стал понимать. — Алексей прищурился. — Ты сообрази сам: с накладками если — свет полного отражения не получит. Ну, соберу я тебе вот так рубаху, — он протянул ко мне руку, намереваясь изобразить все это наглядным способом.
— Все понял, Алеша, — сказал я, отступая. — Правильно. К черту эти накладки!
Алексей посмотрел на меня подозрительно:
— Тебе смешно?
— Нет.
— То-то же.
Он вытащил из настенного шкафчика какую-то папку, извлек аккуратно разлинованную таблицу и, отыскивая пальцем нужное ему скрещение граф, стал записывать непонятные мне цифры.