Каменный фундамент
Шрифт:
— Понял, дядя Леша… — прошептал Костя, провожая его взглядом до тех пор, пока мы не вышли из мастерской.
Ганецкого возле нового корпуса уже не было. Видимо, он перешел на биржу пиломатериалов снимать комсомольскую бригаду водителей автолесовозов.
В новом корпусе было механизировано все, что только можно механизировать. Крупные, тяжелые бревна перекатывались, движимые цепями и тросами, а люди следили только за тем, чтобы вовремя выключить мотор пли освободить зажимы. Распиленные бревна в виде досок и брусьев падали на беспрерывно ползущий ленточный транспортер и доставлялись на сортировочную площадку, где
Мы постояли немного, вслушиваясь в перезвон цепей, на холостом ходу опускающихся в водоем с горячей водой, где тоже механическим способом смывалась с бревен грязь.
— Ну как? — самодовольно спросил Алексей. — Видел ты где-нибудь еще так?
Не думаю, что новый корпус Н-ского лесопильного завода был оборудован лучше всех других в Советском Союзе, по в голосе Алексея прозвучала такая гордость за свое предприятие, что не согласиться с ним сейчас — значило всерьез испортить ему настроение. И я сказал осторожно:
— Нигде не видел, Алеша.
Алексей покосил на меня глазом.
— Ты понимаешь, — сказал он, — какую войну мы пережили, какие города, заводы в щебень были разбиты, а вот поднялись, ведь поднялись совсем, коли у нас в Н-ске вон какие дела происходят!
— А если бы ты, Алеша, поездил, как я…
— Ну и не хвастайся, — отрезал Алексей, — не люблю. «Ездил, ездил!» Я не ездил, а что я, газет не читаю? Или радио не слушаю? Или на лекции не хожу? Так вот носом в забор и воткнулся? Давай экзаменуй меня. Хочешь, я тебе весь пятилетний план на память расскажу? Не в том только дело, что ездит человек…
Он долго еще ворчал, — не поймешь, в шутку или всерьез, — но мне было радостно за него.
Ганецкий ждал нас в партийном бюро. Тут же находилась и Катюша. Ее разыскала санитарка, она сообщила ей, что, вероятно, с Иваном Андреевичем плохо: кто-то приходил и требовал, чтобы заведующая немедленно пришла в партбюро… В белом халате, со стетоскопом в нагрудном карманчике, некоторыми манерами своими Катюша, ей-богу, была похожа на знающего себе цену врача. Мне сразу вспомнились слова санитарки: «Вам какое дело, если лечиться пришли. Лечит она не хуже доктора». Но только я взялся рассказывать Катюше об этом забавном разговоре, подошел Ганецкий, отвел меня в сторону.
— Со мной произошла чудовищная вещь, — заявил он, оглядываясь назад. — Я не могу делать два разных снимка. Буду снимать одну Худоногову.
— Несерьезный разговор, Константин Платонович! — вспылил я. — В конце концов, Алексей Худоногов заслуживает того, чтобы фотокорреспондент «Огонька» не погнушался им…
— Хорошо, — бесстрастно сказал Ганецкий, — тогда я не сделаю снимка его жены.
— Не понимаю ваших слов, Константин Платонович!
— Это первый случай с Ганецким: я потерял запасную катушку пленки. В аппарате осталось только четыре кадра. Представляете?
— Фу-ты черт! Какой вы растяпа! — сорвалось у меня. Но тут же я просветлел. — И прекрасно: по два кадра на каждый снимок.
— Не могу. Норма — четыре. Я делаю всегда шесть.
— Но вы же Ганецкий?
— Все равно. Не могу.
— Даже Ганецкий не может?
Нет, что там ни говори, а эта струнка звучит у каждого человека. Ганецкий сопротивлялся, может быть, дольше, чем следовало, но в конце концов согласился: да, конечно, если он захочет, то сможет сделать два отличных снимка, имея на катушке всего четыре кадра.
И он приступил к работе, ворча теперь уже на то, что трудно подобрать единый фон для такой производственно-семейной композиции, где муж — краснодеревец, а жена — медицинский работник.
Ганецкий терпеть не мог чужих советов — это очень было заметно в нем, —
Задумавшись, я незаметно для себя вышел за ограду и очутился в рабочем поселке. По эту сторону лесозавода мне еще не приходилось бывать. Хотя… нет… как же… был и здесь… Ну конечно, был!.. Давно когда-то, до войны… Тогда в большую воду на протоке Алексей спасал лес, а мы с Катюшей в ожидании его бродили по березничку и собирали грибы… Да вот оно, это самое место, с которого так хорошо видна верхняя часть острова!.. Но где же березник? Прямая, светлая улица с добротными, из толстых плах, тротуарами. Блистающие новизной деревянные двухэтажные дома — в одном из них будет теперь жить Алексей — и среди них особенно красивый — школа-десятилетка. Васильку, значит, не придется бегать зимой по морозу за три километра в школу. Отличный поселок! Но он, конечно, скоро станет еще лучше. Вот уже намечена справа большая четырехугольная площадка. Там будет, по-видимому, стадион.
В конце улицы строят здание, непохожее на другие. Я спросил о нем встречную женщину. Оказывается, больница. «Катино ведомство…» — улыбнулся про себя. И тут же подумал: «А не случится ли так, что со временем Катя в этой больнице станет заведующей или главным врачом?.. Кто может утверждать, что этого не будет? Все-таки до диплома врача ей сейчас ближе, чем было неграмотной домашней хозяйке до нынешнего звания старшей медицинской сестры!..» Когда-то Алексей говорил: «Если человек пошел вперед, его нельзя останавливать…»
— Так я и думал, что ты сюда подашься!.. — на плечо мне легла рука Алексея. — Мой дом, наверно, разыскивал? Хочешь, пойдем? Ключ у меня. Меня отпустили до обеда для этой фотосъемки. Еще целый час впереди.
— А Ганецкий? Снял?
— Фью! — свистнул Алексей. — Ганецкого твоего, как только снял нас, сразу на машине в город отправили.
— Как так?
— Так. Николай Павлович дал свою машину. Он тебе нужен, Ганецкий этот?
— Если я ему не нужен, он мне тем более. Показывай-ка лучше свою квартиру!
— Нет. Передумал я, — сказал Алексей, — не буду я сейчас показывать. Ничего в ней не отделано, голые стены. На новоселье все увидишь. А то впечатления того не останется.
Он потащил меня в другую сторону.
— Давай заглянем минут на десять в красный уголок? Там у меня девчата из ночной смены сейчас стенгазету выпускают. Посмотреть надо.
— Стенгазету? А ты что, в редколлегии?
Алексей ответил на вопрос не прямо, а кружным ходом.
— Написал я тогда, помнишь, статью про Никулина. Конечно, в редакции поправили ее здорово, а все-таки что-то им во мне понравилось. Вдруг — вызвали. Спрашивают, почему не пишу еще. Что ответишь? «Так», — говорю. А они: «Пишите». Написал — не напечатали. Еще написал — опять не напечатали. Идти спрашивать стыдно. Я рукой махнул, — больше, мол, меня не заставите, какой из меня писатель. А месяца через два читаю, в газете напечатано: «По следам неопубликованных писем» — и как раз про те дела, что я писал. Были у нас безобразия: кочегарам на силовой спецовку — брезентовые фартуки — не выдавали, прожигали ребята хорошую одежду. Ну и пишут в газете: факты подтвердились, меры приняты. А я и без этого замечал, что меры приняты, да не догадывался почему. Думал, что само по себе. А оно получилось, что не само по себе, а мои заметки сработали. Ну, с этого и пошло. За год восемь заметок моих напечатали. Одну, про агитколлектив наш, очень хорошо я написал. Мне даже за нее премию в газете выдали, и на городском партийном активе о ней говорили. После этого меня и рекомендовали редактором нашей заводской стенгазеты…