Каменный фундамент
Шрифт:
— По праву, — тихо сказал Иван Андреевич.
Директор завода метнул гневный взгляд в пространство, подскочил к телефону.
— Коммутатор! — закричал он, дуя в трубку. — Коммутатор! Квартиру начальника орса!.. Не отвечает?.. Дежурного по заводу!.. Дежурный? Кто? Товарищ Никулин, разыщите начальника орса, живого или мертвого — все равно. Передайте ему мое распоряжение: проследить лично, чтобы указания санинспектора и депутата Худоноговой в части наведения порядка в магазине были обязательно выполнены в течение сегодняшней ночи.
Отдуваясь, директор прошелся еще несколько раз взад и вперед по комнате. Все молчали. Николай Павлович взглянул на часы.
— Извините, — сказал он, торопливо подходя к столу и поднимая свою рюмку, — извините за бурное выступление. Но тихая жизнь — не наша мечта. — Он улыбнулся. — С новосельем тебя, Худоногов, с хорошей квартирой, а тебя, Худоногова, особо, с хорошим, крепким характером!
— И с хорошим мужем! — добавил Иван Андреевич. — За крепкую советскую семью, чтобы без единой трещины!
— Сбережем, Иван Андреевич! — крикнул Алексей. — Она у нас на каменном фундаменте построена.
Все вытянули руки, чокаясь над серединой стола.
— Лишний прибор, мама. Убрать бы надо, — сказала Катюша Устинье Григорьевне.
— Нет, пусть уж стоит. Так полагается. На прибылого, — отозвалась Ксения.
На мгновение установилась тишина. Тут я больше не мог себя сдерживать.
— На прибылого, Ксения! Да! — И я бросил на пустую тарелку телеграмму. — Вот! Зина выехала вчера из Москвы…
Случалось ли вам бывать участником радостного события, которое захватывает многих? Не казалось ли вам в таких случаях, что радость ваша бледна по сравнению с той, которую вы видите вокруг себя? Не зажигалось ли тогда ваше сердце ревностью? Не хотелось ли вам шуметь, кричать, выдвигаться вперед, свершать, быть может, глупые и непоследовательные поступки, только бы привлечь внимание к себе, только бы заставить всех понять: главное действующее лицо — вы, вся радость — ваша?
И я шумел и кричал… Словом, вел себя так, как и полагается в таких случаях. Праздник новоселья я, кажется, превратил для себя в праздник встречи Зины.
А Катенька? Ох, лукавая! Надо было видеть ее лицо. Надо было видеть сияние ее глаз…
…Проводив Николая Павловича, мы втроем — Алексей, Иван Андреевич и я — прошли в свободную, прохладную комнату и подсели ближе к окнам. Свет не был включен. Темно-синие апрельские сумерки лежали над рекой, над берегом, заросшим высокими тальниками. В верхней части острова, среди кустов, мерцало пламя маленького костра. Хорошо было так «посумерничать» — следить в тишине, как темнота стирает и сглаживает очертания берегов.
В комнате вспыхнул яркий электрический свет. Вошла Катюша. Вместе с нею ворвались смех и веселье. Ксения следом за Катей внесла в комнату патефон. Волик, слегка заплетаясь, объявил:
— Алеша! Был я мастером раньше тебя…
Иван Андреевич подхватил Катюшу, Алексей пригласил Ксению, Костя подал руку Феше, вихрем пронеслись Маша и Тамара; всем мешая, но крепко держась за талию жены, топтался Волик; плясали все — один я остался без пары. Дед Федор тронул меня за руку.
— Умный мужик Алеха, — сказал он, — а мне таежный мох с себя уже не содрать. Таким и умру.
— А вы больше прислушивайтесь к Алексею.
— У меня свой ум, какой он ни есть, — сухо сказал дед Федор.
— Тогда как знаете, — таким же тоном ответил я ему.
Дед Федор покряхтел.
— На днях вот уезжаю. В рыболовецкую бригаду заявление подаю.
— Уходите от Алексея?!
— Нет… — старик потупился. — Живем мы с ним хорошо. Другое: домовником быть не хочу. Лето на реке проплаваю. А там, может, тоже на завод поступлю. Сила в руках еще есть.
Он опять покряхтел. Я ничего не сказал. Надо было пощадить самолюбие старика.
После этого мы опять пировали за столом. И снова плясали. И — изнеможенные — пили чай. Катя угощала каким-то особенно вкусным печеньем. Пели песни. У Ксении оказался очень красивый голос, хотя несколько и грубоватый. Она пела в русской народной манере: гордо, широко, в полную грудь.
Так незаметно время перевалило за полночь. Гости стали прощаться. Хозяева отпускали их неохотно. Иван Андреевич, долго и серьезно о чем-то беседовавший наедине с Катюшей, тоже засобирался.
— Ну, и я тоже пойду, — поднялась Ксения, — дом стоит на замке.
— Выходит, и я вам попутчик, — сказал я. — Идемте все вместе.
— Вот те на! Все сразу, — огорченно сказал Алексей.
— Ты останься, — строго на меня посмотрела Катюша. — У меня с тобой разговор. Заночуешь у нас. — И засмеялась. — Хочешь, мы тебе одну комнату совсем отведем?
Мы спустились на крыльцо проводить Ивана Андреевича с Ксенией. Небо заволокло тучами, побрызгивал мелкий дождь. Первый в эту весну.
— Куда же вы пойдете в такую темень и в дождь? — сказала Катюша.
— Дождь я люблю, — отозвался Иван Андреевич, — а к темноте глаза привыкнут. Ну, прощайте, хозяева.
— Прощайте, Иван Андреевич.
— Да! — он остановился. — Все вас поздравили, а я никакого тоста за столом не произнес. Сейчас только вспомнил. Чего же вам пожелать?
— Спасибо за внимание, Иван Андреевич, — сказал Алексей.
— Я тебе пожелаю… Вот чего… Счастливой жизни… Беспокойной жизни…
Он, видимо, не сразу нашел эти слова, хотя они были такие же обыкновенные, как «здравствуй» или «до свидания». В простые эти слова Иван Андреевич вложил все, что только можно было пожелать дорогому для него человеку.