Каменный мост
Шрифт:
«Впоследствии народ должен делиться на „избранных“, которые, как и их потомство, должны руководить и занимать ведущее положение в обществе, и „неизбранных“, которые должны только работать». Все видели свое будущее не по плану, не планово, как мальчик Шахурин, не коммунизм; земного рая не вышло, как в игре: давайте заново разделимся!
А.И.Шахурин – простая душа! – так и не поняв, почему потерял сына, на обустройство новой квартиры мобилизовал лучших краснодеревщиков наркомата (тех, что восстанавливали кабинет императора в ЦК после попадания авиабомбы в день, когда император прорычал про ненавистную 175-ю школу: «У-у, каста!»). Уже не стеснялись: зимний сад, бассейн, массажная метров в сорок (примерно, я видел только половину квартиры и один раз), два этажа, подчиненные
Я забыл, переночевал ли Шахурин в своей прославленной квартире. Хоромы в ближайшем последствии поделили. В одну половину въехал авиаконструктор Лавочкин с семьей, в другой устроилась гостиница наркомата.
Как все заплесневевшие с истекшим сроком, Алексей Иванович, когда его окликнули, беспечно смотрел вверх и вперед – сорокалетний генерал-полковник, кавалер двух орденов Ленина, ордена Красного Знамени, ордена Кутузова I степени (только что – орден Суворова!), четырнадцать заместителей! позировал скульпторам и высматривал пост в Кремле, на небе – в эти же дни император неожиданно удалился в загадочно длительный отпуск в Сочи, словно давая пободаться преемникам или скрывая (как считают некоторые) инсульт, – 9 октября он, по-моему, уехал.
Шахурин отправился отдыхать следом. Через месяц император позвал любимца погостить на дачу под горой Малый Ахун: отпразднуем вместе юбилей М.И.Калинина – семьдесят лет. Наркома, «великого россиянина», император встретил приветливо (хотя на Черном море к подданным суровел) и даже повелел Поскребышеву проводить наркома на вокзале. Знал ли император (знал, постановление ГКО «О самолете Як-9 с мотором ВК-107А» вышло уже два месяца как, и командующий ВВС Новиков получил выговор «за отсутствие настойчивости в требованиях» и беззаботно – как все намеченные – думал: на этом и все, какой-то там мотор ВК-107А)? Да и важно ли это? Императора считают садистом за то, что знал, и – улыбался в лицо, и – говорил о будущей работе, и – ласкал в последние часы людей, больше не нужных, – прежде чем умереть, многие получали надежду; но кто знает, что император чувствовал: наслаждался ли наивностью крыс? Или отделял лично себя, человека из кожи, человека с оспинками (и про оспинки много споров), от судьбы, от страшного, великого служения русской земли бессмертию, вырядившегося в ОБЩЕЕ ДЕЛО КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ И СОВЕТСКОГО НАРОДА? Вправе ли он…
Поезд (Поскребышев, один из тысяч императорских очей, помахивал рукой или фуражкой) повез в Москву безмятежную бездетную пару Шахуриных, на север из кавказского тепла – Алексей Иванович улыбался своей дебелой Соне (откуда могу знать? я бы улыбался), им казалось, они взлетают, а Поскребышев, вернувшись к императору, мог сообщить подмеченную подробность – такая штука, с Шахуриными в Москву возвращался личный автомобиль, к поезду прицепили платформу. Алексей Иванович, всегда добивавшийся наибольших удобств, прибыл в отпуск с собственным трофейным автомобилем. Скорее всего семиместный «хорьх». Шахурину предстоят ночи, годы подряд вспоминать проводы в Сочи, ублюдочную эту машину.
На той стороне реки, в старости (оставалось два года) Шахурин встретил Молотова на зимней дороге меж дач – Молотов полз с равномерной упрямостью секундной стрелки, простукивая палочкой лед.
– За что сидел… – жевал Шахурин (ему задал идиотский вопрос посторонний потомок, чернильная душа, не зная, как обжигает пламя великих). – У него спроси, – Молотов как раз поравнялся, похрустывая шарнирами. – Он меня сажал.
– Скажи спасибо, что мало дали, – посоветовал Молотов без всяких там детских «здравствуйте», как и полагалось, словно не кончилось ничего, и прополз дальше, а Шахурин с плачущей искренностью пустился в длинные рассуждения о громадном государственном уме и уникальных природных способностях
За что? Нарком вооружений Ваннников считал: Шахурин без разрешения правительства изменил конструкцию авиапушки для тонкостенного снаряда. Говорили о протекающих самолетных баках. О худых ингредиентах: на Курской дуге срывало фанерную обшивку с «Яков» – клей, химики дали скверный клей, он высыхал на солнце.
За что? Писали про самовольно добавленные (или убавленные) лонжероны, писали: отстали в реактивной технике. У окруженных и обреченных немцев самолеты с реактивными двигателями летали еще с сорок третьего (все ходит вокруг этих цифр!), на весь мир звонить про отставание нельзя – вот и подвернулся Як-9 со своим долбаным мотором.
Вася Сталин оставлял «дело авиаторов» за собой: летом на Потсдамской конференции (следователи менялись, менялись тюрьмы, поговорить недостойный сын любил, ему казалось: пока говорит – не расстреляют) в коротком перерыве между совещаниями с президентами там разными и премьер-министрами встретился я со своим отцом, вот так, как мы с вами сидим… Командовал я в ту пору авиадивизией в Германии, вот почему там (из командиров полка Васю сняли в сорок третьем «за пьянку и разгул»)… в тот день, помню, июнь был, папа говорит: а как тебе немецкие самолеты? Я, честно говоря, не сдержался, «страстный авиатор», и, честно говоря, будучи в нетрезвом состоянии слегка, как вырвалось: немецкие самолеты что надо, а вот наши – полное говно. Ну, и папа типа: иди отсюда. Я так подумал-подумал, когда пришел в себя, ну и сделал доклад отцу о технике нашей и о немецкой (М-107) – в ЦК (я первым выступил!) мой доклад почитали и решили перевооружить ВВС на реактивную технику, как у немцев, и «я ни в коей мере не сторонник умалять вину Шахурина и Новикова, этих холуев Маленкова».
Император обмолвился: «Нам помогли вскрыть это дело летчики с фронта»; скорее всего «летчиков с фронта» первым услышал Абакумов, люди правды донесли: самолеты производятся низкого качества, летчики гибнут – сведения о причинах катастроф искажаются, нарком и маршалы скрывают правду, им бы только деньги и ордена. И квартиры.
Император выслушал Абакумова (на допросах состаренный Абакумов хрипел: я ни при чем! приказал император!) и кивнул: да, пора и с этими, но… надо, короче, соблюсти… И Вася бросился собирать подписи (семьдесят пять) под красивым, смертоносным письмом, стараясь, чтобы побольше Героев; выяснилось: летчики Шахурина не любили, генерала Громова раздражал первый послевоенный год: «…не могло развернуться творчество… Ведь нашей авиацией командовали либо кавалеристы, либо наземные…» Как застонал маршал Новиков на Политбюро, вдруг поняв: выговором за мотор ВК-107А не кончится: «А что вы от меня хотите? Я – пехотный офицер».
На пересечении бывшего с казавшимся можно разглядеть: когда император ласкал Шахурина за дачным столом под горой Малый Ахун, Алексея Ивановича уже не существовало.
Император отдохнул, вернулся, кончилась война, он словно охладел к людям, меньше совещаний, докладов, встреч – 18 декабря зашел Шахурин (как отдохнули? а вы как тогда добрались?) и 27-го (последний раз в жизни) был у императора один час сорок минут – почему-то (возможно, заметил в тот день Алексей Иванович) вот уже полгода их не оставляют с императором наедине, всегда – Яковлев; час сорок оттикало, и Шахурина навсегда отпустили. Следом заходили люди правды Берия, Вышинский, присматривающий за авиацией Маленков – скорее всего ничего не значащее совпадение.
Минуло четыре дня, 31 декабря (Шахурины встречали новогодних гостей) нарком госбезопасности Меркулов принес императору бумажный лист: получив «сигнал», мы изучили, что же происходит в Наркомате авиапромышленности с трофейным автотранспортом. В целом безумие, как и повсюду. Сперва составили список «на получение» иномарок на сорок одного человека. Затем урезали: двадцать один. Не до работы, только и разговоров: кому «татра», а кому «БМВ». Результаты забега: Туполев получил «мерседес», Ильюшин, Лавочкин, Мясищев, Сандлер (зам по тылу) – по «БМВ», Яковлев, между прочим, скромный «гудзон», и еще один зам Шахурина, Дементьев, – «вандерер».