Каменный мост

Терехов Александр Михайлович

По Шахурину. Пятиместные «бьюик» и «лассаль» (1940 года выпуска, доставлены из США), семиместный «хорьх», открытый двухместный «аубурн», «опель» (оформлен на жену, Софью Мироновну), «мерседес-бенц» и «бьюик» (пока ремонтируется), «виллис» (использовался на охоте), и закреплен за тов. Шахуриным мотоцикл М-72 (находится, по нашим сведениям, в Горках-10, на даче). Подпись: нарком государственной безопасности В.Меркулов.

Едва начался год, в первые январские дни Шахурина поразил хамский звонок: загляните в Комиссию партийного контроля (на его высоте такого учреждения не существовало), нет, никого принимать не надо, приехать к… – неизвестная, ничего не значащая фамилия. Нарком предостерегающе намекал: занят, готовится докладывать императору, и, может, кто-то из замов… Ему ответили: ждем через час – через час в тесном кабинете мелкая, плохо одетая гнида, впервые видящая

живого наркома, сообщила: принято к рассмотрению «дело о личной нескромности тов. Шахурина», а именно: что можете сообщить о восьми автомобилях иностранного производства, числящихся за вами, – нет, давайте-ка (гнида ему сказала «давайте-ка») письменно и в моем присутствии… с ним разговаривали так, словно он не мог подняться, покрыть матом и уйти, словно теперь они будут разрешать наркому, и Алексей Иванович, любимец императора (неделя прошла с последнего пожатия руки), сдерживая, уговаривая себя, смиряя, царапал, катал, нерасчетливо и собственноручно, едва не хохоча над дикостью – представляете? – уже прикидывая, кто остановит, накажет хамье, кому позвонить – НЕСЛЫХАННОЕ ДЕЛО! Ну что, что, что, что?!!! – «аубурн» мне подарил маршал Новиков (я не вывозил, ясно?), один-то раз и проехал на ней по аэродрому и собирался подарить «Крыльям Советов» – мне на кой? – просто не успел! Так… «Мерседес». Нет, не так, «маленький „мерседес“» – вот так, это для обслуживания семьи – возили на нем обеды, продукты, отца и мать моих – стариков! Ну, жена ездила – инвалид второй группы. «Опель-Олимпию» вспомнили! При чем здесь Германия?! Это куплено когда еще, на складе в Минске в польскую кампанию, за 4500 собственных рублей! Только название «опель» – ма-аленький, однодверный, самый маленький из «опелей»! – ремонт обошелся в девятьсот рублей, ясно, что одно название, а не машина? Жена на нем отъездила два года, сын (был у меня сын, Владимир) учился водить. А то, что машину взял в Сочи (давайте по существу, хрен я вам буду по каждой отчитываться! кому надо, знают, что мне положено!), так это посоветовали врачи. С 4 октября находился в больнице, очень ослаб, а кто-то из врачей (эх, тут и написать бы врачебные имя-степень-инициалы, чтоб не выходило жалким враньем) посоветовал: да возьмите с собой машину, все наркомы так делают (вот он куда пытался свернуть)… Виновным себя признаю: да, первое – что оформил машину в собственность, второе – отправил ее в Сочи. Перечел, подписал. И еще добавил поверх строк насмешливо: «на охоту я никогда ни на чем не ездил»! До свиданья.

И в тот же день: «Секретный архив. Строго секретно. Шахурин А.И. Номер партбилета 0473630, партстаж с 1925 года. Протокол 473, № 1 от 7.1.46 года. Тов. Шахурин имел в своем личном пользовании 8 личных автомобилей. Этот его поступок свидетельствует об отсутствии большевистской скромности в личном поведении. 1) Объявить выговор с занесением в учетную карточку; 2) Передать в резервный фонд Совмина СССР 6 находящихся в личном пользовании Шахурина машин, оставив ему две для личного пользования». Послано: в наркомат, Булганину, Хрущеву, Меркулову, Поскребышеву. Подписав протокол, председатель Комиссии партийного контроля Шкирятов (после вызова на комиссию многие понимали, что бог все-таки есть; если Шкирятов обращался к пациенту «милок» или «милая» – дело плохо) пояснил четырьмя строками «тов. Сталину И.В.»: «Он не хочет осознать, что это его вина, и все его объяснения показывают, что он не видит в этом никаких особо незаконных действий. По-видимому, он (хитро не называя имен) забыл или совсем не знает очень хорошую русскую пословицу „Знай край, не падай“, она очень подходит к его бытовым вопросам». Шкирятов знал, чего от него ждут, – в тот же день Шахурина уволили. Кончена жизнь!

Оборвалась в сорок лет. Все оставшееся делала выносимым лишь водка и не имело смысла: «…как всегда солировал отличавшийся прекрасным голосом А.И.Шахурин», «любил петь», «особенно „Чубчик, чубчик кучерявый“».

16 марта сняли маршала Новикова с убийственным «как не справившегося с работой».

Алексей Иванович, уже начавший понимать, ждал спасения от Маленкова и через семьдесят пять дней получил засушенный, как листик в гербарии, пост – зампред Совмина РСФСР; но через девять дней ночью за ним на улицу Грановского приехал полковник Гордеев со своими – Гордеев возглавлял службу для ареста императорских любимцев.

Шахурин встретил положенное один. Софья Мироновна лежала в больнице. Через короткое время она забыла про инвалидность и тяжелую болезнь сердца, выучилась шить бюстгальтеры у знакомой белошвейки Генриетты из мастерских Совмина и зазывала клиентов, чтобы заработать на хлеб. Как белошвейка

Софья Мироновна пользовалась успехом.

В мае Военная коллегия Верховного суда определила вину в «протаскивании на вооружение Вооруженных Сил заведомо бракованных самолетов, что приводило к большому количеству аварий и гибели летчиков». Семь осужденных получили убывающие сроки – семь, пять, четыре, три, два – кому-то это показалось смешным. Семь получил Шахурин. Имущество в сумме пятьсот двадцать тысяч тридцать один обращалось в погашение нанесенного ущерба.

Доверитель

В тюрьме Володин папа перенес несколько инфарктов (условия не смягчали), жаловался на плохое сердце, слабый пульс в ногах. Чтоб не сойти с ума, переписывал стихи и разговаривал с ложкой. Сотруднику техотдела киностудии документальных фильмов (так представлялся Ильин, начальник третьего отдела секретно-политического управления, сидевший с сорок третьего из-за взаимной ревности НКВД и СМЕРШа, и долго жил, пока не задавила машина), сокамерник не нравился (к этому свидетельству следует относиться осторожно): еду Шахурину носили из ресторана, он «харчами не делился» и проклинал подельников.

Что он думал, останется неизвестным, и написал только (я верю, из самого нутра): «Меня спасла только вера в партию. Только вера в партию, чистота перед ней, только то, что я, подвергаясь пыткам и оскорблениям, ни один час из этих тяжелых лет не чувствовал себя вне партии, спасло меня».

Берия исхитрился вызволить Новикова пораньше, хотя давно и на совесть хлопотал за обоих друзей – Новиков, в синем лоснящемся костюме, приехал к Софье Мироновне: выводили гулять по крыше внутренней тюрьмы, один раз (за шесть лет) он оглянулся и увидел своего друга Лешу. Вот все, что знает.

Выйдя (в тюрьме с их душами что-то загадочное… многие из железных выныривали крепышами, красавцами, в полной сорока-пятидесятилетней силе и больше – ничего не могли), еще не увидев родителей, Володин папа сел писать из санатория «Подлипки»: восстановите в партии. Братьям сказал (дословно повторив маршала Рокоссовского, мою бабушку и несколько миллионов): «К этому вопросу мы не будем возвращаться никогда». Софья Мироновна следила за разговорами: нельзя его волновать. Можно только про зарядку в тюрьме!

И запил (из железных, тех, кто каждый день входил к императору в одну дверь и каждый день мог выйти в другую, – пили многие), не попадал в шаг, всем казалось: надо скромней. Взял его нынешний нарком Дементьев в третьестепенные замы – на коллегиях Шахурина встречали аплодисментами, стоя; на собственном юбилее (пятьдесят) затянул такую саморадующуюся речь, что Дементьев встал и вышел, торжество как-то само собой угасло, и гости расползлись. Взялся за «собственную программу действий» в министерстве – при первой же «реорганизации» его опустили в Комитет по внешнеэкономическим связям и через два года пихнули на пенсию; с пятидесяти четырех лет оставалось Володиному папе лишь «выполнять поручения Советского комитета ветеранов войны», общества дружбы «СССР – США» (запомнился безотказным, из всех списков «на выезд» вычеркивала незримая рука) и партийной организации завода «Манометр» (где молотобойцем начинал, туда стальные молоты назад и вбили) и фотографироваться с космонавтами на отдыхе в Болгарии – рядом Софья Мироновна, располневшая, в открытом купальнике, чуть выше мужа, по-борцовски задирая толстую руку.

Для отдыха им выделили что-то в Баковке, потом Жуковка – рубленый домик. Взялся писать, но из архивов страшно унизительно выгоняли за воровство. Он не мог понять, почему не дают свернуть и положить в карман четвертушку бумаги с карандашной строкой: «Тов. Шахурину, срочно произвести испытание машины и мне доложить. И.Сталин», словно и в своей собственной жизни – чужой. Он не носил формы и награды надел лишь однажды, когда внучатую племянницу не брали в спецшколу и нужно было просить. Боготворил императора, Отца; и Хрущева поэтому ненавидел до остервенения. После смерти в столе нашли фотографию императора и записи о допросах – те, кто читал, опухали от слез; бумаги исчезли, ни одного из тех, кто читал, видел, мы не установили.

Софья Мироновна изнуряла мужа заботами о его здоровье, бесконечно консультировала и считала калории в еде, активно болела за советский хоккей – на весь дом! Много курила – «Беломор», затем перешла на «Новости», приглашала гипнотизера избавляться от никотиновой зависимости – вся семья содрогалась от смеха, слыша, как Софья Мироновна за стеной повторяет заклинания: я больше не курю… табак неприятен…

Свои траты записывала и возмущалась, что сестра не делает так же: как можешь так жить? И не знаешь, сколько у тебя серебряных ложек?