Каменный мост
Шрифт:
Не любила домашние заботы, не любила говорить о Васе, не любила о болезнях и ничего никогда лично о себе. Книги, кино – это пожалуйста. До свиданья.
Я просмотрел последние донесения и отдал, но секретарша не уходила.
– Что?
– С утра два раза звонила Алена Сергеевна.
– Да.
– Еще хотела сказать… Я решила… Чтобы помочь, связалась с Вадинском.
– Что это?
– Город, бывший Керенск, Пензенской области, куда уезжала Петрова работать из Москвы. Я посидела в воскресенье в архиве, выписала всех, кто мог работать с Петровой в укоме партии. Председатель
– Как вас зовут?
– Маша.
– А по отчеству?
– Мария Николаевна.
– Мария Николаевна, не надо дурью маяться. Надо делать только то, что я говорю. У вас есть загранпаспорт?
– Да.
– Езжайте в Англию к Татьяне Литвиновой. Найдите ее телефон, подружитесь, попроситесь в гости. Боря подскажет, под какой легендой…
– Спасибо большое, – голос ее качнуло волнение. – Я вас не подведу!
– Что это она такая счастливая? – Алена окинула взглядом мой стол, лицо, особенно губы, монитор – не смотрю ли почту, телефон – нет ли сообщений, обошла и навалилась на спину, нюхая, нет ли чужого запаха, и прошептала в шею: – Господи, как же я соскучилась… – Еще с минуту мурлыкала, лизала шею и терлась, чтобы встал и потискал. – Любимый. Милый… – Отправила руку с алыми когтями мне за пазуху и с омерзительным стоном: – О-о, как у тебя здесь горячо. Какое же это счастье – быть рядом.
Боря театрально покашлял за дверью, побрякал ручкой и заглянул:
– Не помешаю, ребята? Закрываться надо.
– Нет, Миргородский, это не то, что ты подумал, довольно зычно, на всю контору: – Мы обсуждаем… – и не убрала своих лап, так жарко и лежала на мне, как вонючий тулуп, и терлась грудью.
– Заработал телефон у Ираиды Цурко – она приехала. Я с ней говорил.
Я трусливо молчал. Тасина дочь. Всю жизнь с матерью. На кого же еще надеяться. Неужели и она в этой повальной молчаливой болезни?
– Что я могу сказать тебе, товарищ командир… Тетю не раскусишь: фотографий мамы нет, писем мама не писала, дневник не вела, архив отсутствует. Наш интерес к Петровой ее не растрогал. Что бы я ни пел. Может быть так, чтобы Ираида маму ненавидела? А теперь просто хочет забыть? Холеная, холодная, жесткая… Если нормальному человеку скажешь: расскажите про свою маму – он обязательно заплачет и поведется… Она – нет. На фамилии Уманский, Литвинов, Вендт не реагирует – ничего не знаю, два раза видела издали и мельком. Встречаться отказалась.
Я сделал вид, что все ожидал и предвидел, Боря усмехнулся моей дешевой невозмутимости.
– Но. Она согласна один раз поговорить по телефону. С условием, что больше никто никогда не позвонит. Через пятнадцать минут я тебя соединю. Я сказал: мы собираем воспоминания о дипломатах, работавших в США, к семидесятилетию установления дипотношений. Мне кажется, она не поверила.
– Алло.
– Я думала про вас и поняла: вам трудно врубиться в наше время. Мы жили совсем
Я помню, как поднималась по лестнице пешком – лифт не работал – и тыкала пальцем в бумажные кружочки на дверях – все квартиры опечатаны, всех арестовали. Запомнила этот день навсегда потому, что пришла домой и заболела скарлатиной. В школу идти боялась – кто еще из класса не придет?
Я родилась тридцать первого декабря в 11.30 в роддоме Грауэрмана. Первая внучка советских наркомов. Деда встретили аплодисментами на заседании правительства, а дома няня уронила сервиз, дед воскликнул: не печальтесь, Дуняша, это к счастью!
Имя мне придумала мама. Дед не участвовал. Мне еще повезло. Одного мальчика в доме звали Красный Пролетарий.
– Что вы знаете про родителей Анастасии Владимировны?
– Отец, вы знаете, юрист. Брат трагически погиб. Бросился или попал под трамвай. Бабушка моя жила в Афанасьевском переулке, когда дом сломали для строительства цековского дома, переехала на какую-то Парковую, оттуда разменялась в Брюсов переулок рядом с церковью – была очень набожна. Знала множество языков, ходила в Ленинскую библиотеку и переводила для меня романы Дюма (по-русски издавали только «Три мушкетера» и «Граф Монте-Кристо»), сама печатала и переплетала. И сама писала женские романы. Работала машинисткой и Сталина ненавидела: постоянный страх опечаток. А Хрущева очень любила. Рядом с иконой держала его портрет, вырезанный из «Правды». Говорила: я сперва туда помолюсь, а потом сюда. Она умерла под сто лет. Когда впадала в маразм, ее приводили к Анастасии Владимировне, и бабушка просветлялась.
От нее осталось ощущение стремительности: сейчас я сбегаю за хлебом!
– Сначала ваша мама вышла замуж за Дмитрия, потом за Петра…
– Дмитрий познакомился с Анастасией Владимировной в Китае, но брака они не регистрировали. На мне был помешан – какая-то ненормальная любовь. Даже подозревали, что я его дочка. Помню, приехал после Испании: Ираидушка, давай я тебе почитаю. А я теперь сама читаю! Папа работал по линии «Внешторга», ездил в Англию, последние годы в «Заготпродуктснабе». На войну ушел добровольцем, хоть и белобилетник.
Рослый, как и все Цурко. Дома почти не бывал. Я знала, что у отца с матерью разлад, очень это переживала, они не подозревали – я очень скрытная.
Семья была большая и веселая. Играли в маджонг. Проигравший завертывался в простыню, спускался в подъезд и спрашивал у дежурного чекиста: который час?
– Откуда такие точные сведения о гибели Петра и Дмитрия?
– После войны, отсидев еще в нашем лагере, нас разыскал невысокий, похожий на татарина человек. С неделю пожил у нас и все рассказал матери про папу…
О смерти Дмитрия мы получали сведения с самых разных сторон. Двадцать лет назад у нашего приятеля сломалась машина, и его вез на тросе какой-то человек. На перекуре он и признался, что командиром его был Дмитрий Цурко, и видел он его последний раз раненым.
В биографию Дмитрия – это я вам очень твердо советую – вы особо не вникайте.
– Помните Литвинова?
– Максим Максимович запомнился очень живым. Я похвалила фильм «Подвиг разведчика» – потряс меня. Он хохотал до слез и стонал: «Ираидушка, ты шутишь! Ты не можешь так считать!»