Каменный пояс, 1987
Шрифт:
— Всяких тут горлопанов не слушайте. Советам — крышка. Поправитесь — хоть в свой полк, хоть в дружину. В каждой волости велено такие создать.
По пути со сходки Василий с Павлом завернули к братьям Толстиковым. Те в разговоре держались непонятно какой стороны.
— Советская власть — она для мужиков ладная: и землю по справедливости, и все такое, — тянул старший из братьев, Петр. — И войну. С немцами замирение вышло. Но опять же хлеб ей подай, то, се. Говорят, города кормить. Голод там. Надо, не спорю. А мужику что? Шиш. Да рази всех-то, братец мой,
— Этот от Ячменева недалеко ушел, ему свое пузо дороже всего, — сказал Василий, когда они с Павлом вышли от Толстиковых. — Зайдем к Уфимцеву Федору.
Доверяли они Федору во всем, знали — не выдаст. Рассказали о службе в Красной гвардии, о неудачном бое под Челябинском, после которого попали в белогвардейский плен. На их счастье, караульный солдат оказался своим человеком, хотя и был из казаков. Вместе и бежали. У казака нашлись бланки отпускных удостоверений с печатями. Был он родом из Кочердыка станицы Усть-Уйской, но подался в Троицк, где его земляк Николай Томин, по слухам, был начальником штаба охраны города от дутовских и белочешских банд.
— Я вчерась в Верхней Тече был, — рассказывал Федор. — Мать в больницу возил. Там красногвардейский отряд создали. Анчугов командиром. Вместе мы на флоте служили. Мужик боевой. Долго беляки не продержатся, сказал. В Катайске и Далматове полк красных формируется. В Песчанке, в Николаевке наши мужики попрятались от беляков. Выжидают. Пока держитесь. Думать будем, что делать дальше.
Вскоре Василий Пьянков и Федор Уфимцев поехали в Шумиху на базар. Хотелось узнать, что там делается.
На полях зеленела рожь, проклюнулись всходы яровых. По обочинам дороги поднималось разнотравье.
У села Каменного, в пяти километрах от Шумихи, повстречали верховых. Было их трое на заседланных конях.
— Стой! Кто такие? — крикнул красномордый детина в офицерском френче. — Куда навострились?
— На базар, ваше благородие, лошаденок купить, — ответил Федор. — Гнутовские мы, Николаевской волости.
— Ну-ну, смотрите у меня… Если что, на первой осине вздерну. Шляются тут…
Базар был многолюдным. Посевная закончилась, сенокос еще впереди — можно передохнуть. Покупать и продавать особенно нечего, а почесать языки, узнать новости каждому хочется. Новостей же хоть отбавляй. От каждой — мурашки по телу.
— Разговор сейчас короткий. Раз — и к стенке, а то веревку на шею, — слышалось из кружка мужиков. Федор с Василием прислушивались. Харламов с Сучковым тут верховодят. Все купеческие лабазы арестованными забиты. А сынок Сучкова, поручик, атаманит в отряде. Ох и лютый, стерва, весь в папашу. Каждый день по округе шарят — коммунистов ищут. Мало им кровушки.
— Вы че терпите? Дали бы шору, — вмешался в разговор Василий.
— Поди-ка дай, ежели прыткий. Ни оружия, ни патронов. А чехи им и пулеметы, и винтовки, и патронов сколько хошь. Опять же наши подлецы мужиков грабят. Заодно, стервы. Рука руку
Зычные голоса верховых молодцов из отряда Сучкова прервали беседу, базарный гомон стал затихать.
— Слуша-а-ай! Слуша-а-ай! — неслись над притихшим базаром голоса. — Все на казнь антихристов и германских шпионов!
— Ведут? Веду-ут! — закричали с разных концов базара. Мужики сгрудились у кромки базарной площади, повскакивали на возки и телеги. Стало тихо. Только разносились барабанная дробь, цоканье копыт и топот солдатских сапог. Мимо базарной площади под усиленной охраной вели двух мужиков.
Базар оцепили белогвардейцы и белочехи, выталкивали людей на дорогу следовать за печальным шествием. Федор остался сторожить упряжку, Василий двинулся с толпой. Пока шли до колка за железнодорожными путями, сосед рассказывал:
— Жаль мужиков. Повыше-то — Иван Григорьевич Морозов, заместитель Коваленко. Сам-то Коваленко, председатель райсовдепа, с отрядом красногвардейцев на Челябу пошел. А как узнали, что беляки там, с Медведского повернули на Екатеринбург. Где они теперь — бог знает. А второй — Александр Федорович Тутынин. Секретарем в совдепе был.
На опушке леска остановились. Арестованным развязали руки. Их окружили белогвардейцы и белочехи. Председатель белогвардейской чрезвычайной следственной комиссии Лукин зачитал приговор: повесить, как распоследних негодяев и изменников родины.
Морозов с Тутыниным, выслушав приговор, прощально посмотрели друг другу в лицо. Затем Морозов дернулся, будто сбрасывал груз с плеч, выпрямился и крикнул:
— Товарищи! Мы умираем за лучшую долю, за нашу народную власть…
— На том свете черт тебе товарищ, — прошипел скотопромышленник Степанов и ударил Морозова плетью. — Бей его, гада!
К Морозову подскочили охранники, сбили с ног. Толпа сжалась, глухо зароптала, послышались всхлипывания баб.
— Давай скорей! Чего рты раззявили! — заорал на охранников Сучков.
Охрана засуетилась, и вскоре арестованные уже висели на осинах.
Василий с Федором выехали домой.
— Ну, Федор, дай бог убраться по добру, по здорову, — печально сказал Василий. — Нечего сказать, побазарничали…
При выезде — снова встретили верховых, тех самых, с которыми повстречались на первом пути. Впереди устало шагали пять мужиков со связанными руками. Сзади постукивали колесами три груженых телеги.
— Грабят, вешают без суда, — сказал Василий. — Ох и житуха, Федор.
Федор долго молчал. Уже когда подъезжали к своей деревне, сказал:
— Ты как знаешь, Василий, а я подамся в Верхнюю Течу, к Анчугову.
После сходки притихло Гнутово. Но это была обманчивая тишина. Все жили в напряжении, томительном ожидании. Деревня походила на пересохший стог сена: поднеси огоньку — заполыхает.
Как-то под вечер к Федору Уфимцеву приехал из деревни Чудняково Алексей Павлович Мотовилов. Алексей с Федором дружили, были дальними родственниками. Пригласили Василия Пьянкова и братьев Толстиковых.