Каменщик революции. Повесть об Михаиле Ольминском
Шрифт:
Затем тройка, пустив слезу по поводу разногласий, раздирающих партию, выразила «убеждение в необходимости и возможности полного примирения враждующих сторон», то есть недвусмысленно порекомендовала большевикам-ленинцам встать на колени перед меньшевиками.
Тройка цекистов-примиренцев полностью солидаризировалась с позицией меньшевистской редакции «Искры» по важнейшему вопросу, признав, что очередной Третий съезд партии, агитацию за созыв которого вели большевики, «нуждами практической деятельности не вызывается» и «при данных обстоятельствах явился бы серьезной угрозой единству
Поставив таким образом важнейший вопрос о съезде с ног на голову, тройка примиренцев решительно высказалась «против созыва в настоящее время экстренного съезда и против агитации за этот съезд».
Для того, чтобы лишить Ленина возможности бороться с примиренцами и, в частности, с подтасованной «Июльской декларацией», тройка приняла специальный пункт:
«12. Установить за границей между товарищами Глебовым и Лениным следующие отношения:
а) Тов. Глебову поручается заведование всеми делами ЦК за границей, как-то: сношения с ЦО, посылка людей в Россию, касса, экспедиция, типография, разрешение к печати в партийной типографии различных произведений и пр.
б) Тов. Ленину поручается обслуживание литературных нужд ЦК; печатание его произведений наравне с произведениями остальных сотрудников ЦК происходит каждый раз с согласия коллегии Центрального Комитета».
И после этого уже прямой издевкой звучал следующий пункт:
«13. Решено напомнить тов. Ленину об исполнении его прямых обязательств перед ЦК как литератора. Собрание констатирует печальный факт слабого участия его в литературной деятельности Центрального Комитета».
Таким образом, Ленин был связан по рукам и ногам и, по существу, лишен не только прав члена ЦК, но и прав рядового члена партии.
Предательство тройки цекистов-примиренцев потрясло Ленина. «Это издевка над партией, — сказал он. — Это хуже измены Плеханова».
Необходимо было иметь ленинское мужество, чтобы не рухнуть под таким ударом. Ленин не рухнул, выстоял.
Но непрерывная, затянувшаяся на месяцы и годы ожесточенная внутрипартийная борьба изнурила его. Сдало его железное здоровье. Появилась томительная бессонница. Часами лежал он, не смыкая глаз, мучительно переживая интриганские методы борьбы, беззастенчиво применяемые меньшевиками и — что особенно тяготило и терзало — бывшими соратниками.
Надежда Константиновна, не оставлявшая его ни ва минуту, решительно настояла на том, чтобы отставить в сторону все дела и дать хотя бы короткий отдых переутомившейся голове и исстрадавшемуся сердцу.
Взвалили на спину рюкзаки и отправились вдвоем «бродяжить» в горы. Надежда Константиновна в своих воспоминаниях так рассказывает об этих днях:
«Мы с Владимиром Ильичей взяли мешки и ушли на месяц в горы… забирались в самую глушь, подальше от людей. Пробродяжничали мы месяц: сегодня не знали, где будем завтра, вечером, страшно усталые, бросались в постель и моментально засыпали.
Деньжат у нас было в обрез, и мы питались больше всухомятку — сыром и яйцами, запивая вином да водой из ключей, а обедали лишь изредка. В одном социал-демократическом трактирчике один рабочий посоветовал: «Вы обедайте не с туристами, а с кучерами, шоферами, чернорабочими: там вдвое дешевле и сытнее». Мы так и стали делать. Тянущийся за буржуазией мелкий чиновник, лавочник и т. п. скорее готов отказаться от
После месяца такого времяпрепровождения нервы у Владимира Ильича пришли в норму. Точно он умылся водой из горного ручья и смыл с себя всю паутину мелкой склоки. Август мы провели вместе с Богдановым, Ольминским, Первухиными в глухой деревушке около озера…»
Ольминского Надежда Константиновна пригласила присоединиться к их компании как старого знакомого. С Михаилом Степановичем и с Екатериной Михайловной она была знакома еще по Петербургу. Она бывала в их скромной квартирке на пятом этаже доходного дома по Поварскому переулку. И именно Екатерина Михайловна в свое время приобщала ее к пропагандистской деятельности в рабочих кружках на Выборгской стороне.
Михаил Степанович принял приглашение с огромной радостью и в то же время с некоторым трепетом. Уважение его к Владимиру Ильичу было столь велико, что его правильнее было бы назвать преклонением. Поэтому первое время Михаил Степанович несколько дичился и как-то стушевывался в присутствии Владимира Ильича. Но тот держал себя очень просто и непосредственно, не было у него той барской осанки и покровительственной снисходительности по отношению к рядовым членам партии, которые всегда отличали Плеханова, и очень скоро Михаил Степанович освоился и почувствовал себя легко и свободно в обществе Владимира Ильича.
Часто всей веселой компанией отправлялись на прогулки по живописным окрестностям. Каждый день ходили купаться на озеро. Владимир Ильич был, что называется, душою общества; он много шутил, весело смеялся шуткам друзей, охотно заводил песню. Михаил Степанович не решался присоединиться к хору — его бог обделил музыкальным слухом — но зато он проявил себя как стихотворец: дописал куплет к популярной и часто исполнявшейся в их компании «Дубинушке», который пришелся всем по душе и особенно понравился Владимиру Ильичу:
Новых песен я жду для родной стороны,
Но без горестных слов, без рыданий,
Чтоб они, пролетарского гнева полны,
Зазвучали призывом к восстанью.
Конечно, не одним безмятежным весельем наполнены были дни. Владимир Ильич делился с товарищами своими мыслями, обсуждал с ними и ближайшие планы и далекую перспективу. Все понимали, что сейчас, как, может быть, никогда, важно, чтобы партийные комитеты в России были осведомлены о происходящих в партии событиях, чтобы им стала понятна вся подоплека внутрипартийной борьбы.