Каменщик революции. Повесть об Михаиле Ольминском
Шрифт:
Нечего было и ждать, что она изменит свое решение. Михаил Степанович, достаточно хорошо зная Катю, относил это не на счет незыблемой устойчивости убеждений, а всего лишь за счет ее болезненно самолюбивой и оттого упрямой натуры и был, безусловно, прав.
Стало быть, задерживаться в Париже особой надобности не было, потому что, состоялся бы обещанный им прощальный визит через день или через месяц, ничего бы это в Катином умонастроении не изменило. К тому же вскоре появилась причина поторопиться с возвращением в Женеву.
В Париж приехала Мария Эссен. Разыскала Михаила Степановича и поведала ему такое,
Мария приехала с заданием Владимира Ильича. Он поручил ей разыскать в Париже Богданова, Луначарского и… его, Михаила Степановича Ольминского, и выяснить, когда они смогут приехать в Женеву.
— Их обоих я сразу отыскала, — рассказывала Мария, — а вот с тобой пришлось помучиться. Ты, как видно, не привык еще к европейской жизни, продолжаешь конспирировать по укоренившейся расейской привычке. С большим трудом напала на твой след.
— Это он сам сказал тебе, что я ему нужен? — спросил Михаил Степанович.
— Конечно сам, — ответила Мария и улыбнулась: — У него нет адъютантов, он не генерал.
Михаил Степанович знал, что Мария не только глубоко уважает, а, можно сказать, боготворит Ленина, и все же дружеская ее шутка показалась ему неуместной, и он с трудом удержался, чтобы не попрекнуть ее.
— А зачем? — пытаясь скрыть охватившее его волнение, спросил Михаил Степанович. — Зачем я ему нужен?
В ответ Мария рассказала ему, что Владимир Ильич давно уже вынашивает мысль о создании новой партийной большевистской газеты, такой газеты, которая смогла бы стать центральным органом сторонников «большинства», заменив «Искру», так как та окончательно перешла на меньшевистские рельсы и открыла по большевикам беглый огонь из всех своих орудий.
— Владимиру Ильичу нужны партийные литераторы, — продолжала Мария, — люди, умеющие держать перо в руках. Вот он и послал меня за вами.
— Мне понятно, что он послал за Богдановым и Луначарским, — как бы про себя произнес Михаил Степанович. — Это известные литераторы… Но за мной?
— Ты что! — Мария сдвинула к переносью густые темные брови. — Знаешь, — сказала она строго, — самоуничижение паче гордости!
Михаил Степанович замахал руками:
— При чем тут самоуничижение? Но откуда он мог знать о моих литературных потугах?
— Во-первых, от Богданова, а потом, — Мария улыбнулась, — и мне кое-что известно. Я рассказывала Владимиру Ильичу о твоих олекминских статьях, помню, он тогда сказал: «Так вот откуда Ольминский!..» Я даже читала ему твои стихи, про некий «объект эстетично прекрасный»…
Михаил Степанович укоризненно покачал головой.
— Вот прекрасно! — сказал он с упреком. — Лучше ты ничего не смогла придумать? Представила меня ему как шута горохового…
— Что ты! — воскликнула Мария. — Владимиру Ильичу стихотворение очень понравилось. Он смеялся от души. И сказал, что люди, которые и в якутской ссылке сумели сохранить чувство юмора, — настоящие борцы. И еще добавил, что очень надеется на твой литературный талант, в том числе и на поэтический. Ну, а если говорить всерьез, то больше всего о тебе Владимир Ильич узнал от тебя самого.
— То есть? — не понял Михаил Степанович.
— На Владимира Ильича произвело большое впечатление твое письмо, — пояснила
Михаил Степанович тут же засобирался в Женеву. Но, верный своему слову, сообщил Кате, что зайдет к ней, как было условлено между ними.
Явилась мысль свести Катю с Марией. Может быть, женщины скорее найдут общий язык. Конечно, суть дела не в этом. Просто у Марии больше аргументов, нежели у него, она отлично знает положение дел в России. Может быть, ей удастся переубедить Катю. И поехал с этим предложением к Марии.
Мария выслушала его и сказала:
— Нет, мне эта задача не по силам. Екатерину Михайловну не смогли переубедить даже Владимир Ильич вдвоем с Надеждой Константиновной.
— Как? — удивился Михаил Степанович. — Катя встречалась с Владимиром Ильичей? Она что же, знакома с Лениным?
— Не просто знакома, а даже останавливалась в семье Ульяновых, когда после Олекминска приехала в Лондон.
— Тогда я ничего не понимаю, — честно признался Михаил Степанович.
— Но ты понимаешь, что мне ходить к ней незачем? — спросила Мария.
— Понимаю, — сказал он. — Пойду один…
Пришел точно в назначенное время, но Катю дома не застал. А открывшая дверь консьержка передала ему, что русская дама уехала за город к знакомым и вернется, вероятно, только через несколько дней.
В тот же вечер Михаил Степанович уехал из Парижа.
6
Идея ответить меньшевикам зубастой политической карикатурой родилась, можно сказать, стихийно, во время разговора за обедом в столовой Лепешинских. Потом забылось даже, кто первый сказал «Э!..», не то Лядов, не то Лепешинский, не то Боровский.
Только, во всяком случае, не Михаил Степанович. Против намерения высмеять меньшевистских «генералов» он, естественно, возражений не имел, но изобразить в карикатуре Ленина! Сама мысль об этом казалась кощунственной.
Мартын Николаевич Лядов и Пантелеймон Николаевич долго убеждали его, что Владимир Ильич не только не будет в обиде, но и горячо одобрит затею. Но Михаил Степанович даже и слушать их не хотел. Согласился лишь после долгих уговоров и тут же потребовал, чтобы Лепешинский, которому, как рисовальщику, принадлежала главная роль в осуществлении затеи, поручился честным словом, что он сам, прежде чем выпускать в свет, покажет карикатуру Владимиру Ильичу.
— Забавный вы человек, Михаил Степанович, — сказал ему Лепешинский. — Неужели за его спиной будем делать?
Позднее, после того как Михаилу Степановичу посчастливилось провести с семьей Ульяновых целый месяц в глухой, затерявшейся в горах швейцарской деревушке и короче познакомиться с Лениным, он понял, как Смешон был в своей незадачливой щепетильности.
Но это было потом, а до этого проведенного в горах месяца Михаил Степанович мало знал о личных качествах Ленина, и глубокое уважение к вождю партии (в этой, и только в этой ипостаси виделся ему Ленин) мешало ему разглядеть в нем душевного товарища и человека веселого, любящего шутку и знающего цену и юмору и сатире.