Камилла
Шрифт:
Я покачала головой.
– Редкое качество в женщине, – похвалил Дэвид, – умение промолчать, когда сказать нечего. Она всегда так, Фрэнк, или это я таким образом на нее действую?
– Всегда так, – ответил Фрэнк.
Вдруг странное выражение появилось у Дэвида в глазах, как будто он удалялся от нас куда-то далеко-далеко. Борозды на его лице как-то мгновенно углубились. Он протянул руку к маленькой коробочке, лежавшей на столе, вынул из нее таблетку. Фрэнк поспешил налить в стакан воды из кувшина, стоявшего на том же столе. Дэвид взял стакан, и я заметила, что руки у него дрожат. Он проглотил
– Нам лучше уйти, Дэйв.
Дэвид улыбнулся, но улыбка получилась вымученной, уголки губ с трудом поднялись, а глаза и вовсе не улыбались. Потом он посмотрел на меня и проговорил медленно, с усилием:
– Когда ты… придешь… Камилла, поиграть со мной… в шахматы? Можешь… прийти завтра? Завтра воскресенье.
Днем мы с мамой собирались на концерт. Я сказала:
– Я могла бы прийти завтра вечером.
– Очень хорошо, – сказал Дэвид. – Спасибо.
Он снова закрыл глаза, и голос его звучал издалека. Мы с Фрэнком вышли из комнаты. Когда мы проходили через гостиную, Фрэнк позвал миссис Гаусс, чтобы попрощаться. Она проводила нас до двери.
– До свидания, Фрэнк. Хорошо, что ты навещаешь нас так часто.
– Я люблю к вам приходить, – сказал Фрэнк. – А это Камилла Дикинсон. Я не представил ее вам, когда мы пришли.
Она пробормотала невнятное «как поживаете» и «до свидания», и мы с Фрэнком ушли. Мы молча спустились в лифте и некоторое время шли по улице тоже молча. Потом Фрэнк спросил:
– Ты правда придешь завтра вечером?
– Да.
– Тебе понравился Дэвид?
– Да. Я…
– Что?
– О, Фрэнк, я в первый раз в жизни осознала, что была война. Я читала в газетах, видела фильмы, но не отдавала себе отчета. А думаю, как и большинство американцев.
Когда я впервые познакомилась с Луизой, я поняла, что она дает мне заглянуть в такие миры, которые раньше не были мне знакомы, точно она давала мне посмотреть в телескоп на звезды. Но теперь я почувствовала, что телескоп Фрэнка гораздо сильнее Луизиного, или, возможно, он больше подходил к моим глазам.
– Проголодалась? – спросил меня Фрэнк. – Готова пойти на ланч?
– Да, – отозвалась я.
– В газетах сообщалось, что пойдет снег, – сказал Фрэнк.
– Очень хорошо. Я люблю снег.
Я подумала, как замечательно было бы идти по улице в снегопад рядом с Фрэнком, чувствовать легкие как перышки снежинки на лице и на руках, идти, идти по притихшим улицам, которые в это время кажутся уже, чем обычно, как-то интимнее, что ли.
Мы поели спагетти в итальянском ресторанчике, который, Фрэнк сказал, принадлежит родителям одного из его друзей. Мы ели и говорили, говорили, говорили. Казалось, если мы будем говорить целую вечность, то и тогда не успеем всего сказать друг другу. После ланча мы отправились побродить, шли наугад, без цели, а небо набухало серыми облаками, и уже несколько снежинок мягко опустились на землю.
– Начинается снег, – сказал Фрэнк.
– Да, – сказала я.
– Знаешь, Кэм, – начал Фрэнк, – я как-то всегда испытывал, ну, гордость, что ли, что Дэвид… ну, что он зовет меня к себе. Я ведь должен казаться
Мы сидели рядышком в темноте кинотеатра, фильм был хороший, но я все время чувствовала Фрэнка рядом и не могла сосредоточиться. Потом я вспомнила, что обещала позвонить маме, и мы зашли в телефонную будку. Я хотела ей сказать, что все в порядке. Но все тут же сделалось не в порядке, потому что телефон был занят и я испугалась, не разговаривает ли она с Жаком. Но очень скоро я дозвонилась и поговорила с мамой, голос ее звучал спокойно, я вернулась к Фрэнку и тут же забыла о ней. И вся, вся целиком была только с Фрэнком.
Мы отправились к Стефановским на ужин. Они были такие приветливые, такие теплые. Потом мы прослушали несколько новых пластинок, которые мистер Стефановски принес из магазина. Настало время возвращаться домой.
Фрэнк сказал:
– Камилла, я хотел бы отвезти тебя домой на такси, но боюсь, нам придется ехать на метро.
– Я и хочу ехать на метро.
Снегопад прекратился, хотя небо было все еще покрыто тяжелыми снежными облаками.
Когда мы вышли из метро и направились в сторону моего дома, мы с Фрэнком как-то затихли, замолчали, точно бесконечные разговоры этого дня истощили весь запас имевшихся у нас слов. Я хорошо понимала, что это был самый полный, самый большой день в моей жизни. И вот он кончается. И я не знаю, когда снова увижу Фрэнка. Он ничего мне про это не сказал, а я не могла спросить.
И вдруг посреди тихой заснеженной улицы Фрэнк остановился и сказал:
– Камилла.
Мы стояли, тихие, и вокруг не было никого, только темные дома по обеим сторонам улицы. Холодная щека Фрэнка прижалась к моей щеке. Мое сердце стучало часто-часто, и я слышала, что так же часто бьется и его сердце.
Потом, не говоря ни слова, мы двинулись дальше, и когда подошли к моему дому, Фрэнк сказал «До свидания, Камилла» каким-то странным голосом и тут же ушел.
«Лифтовый мальчик», поглядев на меня искоса, заметил:
– Что-то давно не показывается ваш бойфренд.
– Что?
– Ваш бойфренд, мистер Ниссен, – уточнил он, тихонько подхихикнув.
– А, этот, – сказала я, не очень прислушиваясь к его словам. Мысли мои были далеко, на снежной улице с Фрэнком, и сердце мое разрывалось оттого, что он не сказал, когда я снова его увижу.
В эту ночь мне снился сон. Вижу я, будто стою где-то на краю холодной, заснеженной равнины. Стою совершенно одна, и вокруг вьюжит снег. И ничего кругом не видно, только снег да снег. И мне было очень страшно и очень одиноко. И вдруг непонятно откуда появился и встал рядом со мной Фрэнк. Он сказал: «Камилла», в точности так, как на той заснеженной улице, обнял меня крепко и поцеловал. И когда он меня поцеловал, снег вдруг растаял и мы оказались на зеленом лугу, полном цветов, тюльпанов, белых и желтых нарциссов и ирисов. И эти цветы знали, как пробиться сквозь снег, потому что верили – вот-вот настанет весна.