Камов и Каминка

Окунь Александр

Мрачные мысли художника Каминки были прерваны появлением на трибуне куратора выставки знаменитой Рути Мендес-Галанти. Началу ее известности положил инцидент, произошедший в Хайфском музее изобразительных искусств, главным куратором которого она в ту пору была. В результате образовавшейся в крыше протечки вода проникла в несколько музейных залов. Уборщица, вытирая лужи, заодно протерла тряпкой произведение коллеги художника Каминки по работе в академии профессора Нахума Герета. На следующий день вспыхнул скандал. Как выяснилось, протерев произведение и по недомыслию осушив совсем другую, имманентно присущую ему авторскую лужу, а также вытерев плесень и грибок, там обитавшие, уборщица

нанесла произведению непоправимый ущерб. Глубоко потрясенный автор с гипертоническим кризом попал в больницу, откуда вышел через несколько дней в состоянии глубочайшей депрессии. Все попытки как-то уговорить его, что лужу, плесень и грибок можно восстановить, ни к чему не привели, поскольку как раз развитие и рост плесени и грибка в течение последующих лет и составляли суть авторской концепции. Адвокат Герета потребовал от музея компенсацию за разрушение произведения искусства и нанесение морального ущерба автору. Уволенная из музея за вандализм уборщица также впала в состояние депрессии и подала в суд на музей, министерство культуры и министерство образования, обвиняя эти институции в том, что по их вине народонаселение, в частности сама эта уборщица, не ознакомлено с критериями, по которым можно точно определять, что именно относится к современному искусству, а что нет. В иске также было зафиксировано отсутствие в музее инструкции пользования тряпкой и содержалось требование компенсации за нравственные страдания, моральный ущерб, причиненный профессиональной репутации потерпевшей и за развившийся у нее в связи с этим инцидентом комплекс неполноценности со всеми вытекающими из него разнообразными последствиями.

В результате всей этой шумихи Рази Баркаи — популярный журналист, ведущий на военной радиостанции актуальную передачу «Что горит?», — пригласил Рути Мендес-Галанти на интервью, которое транслировалось в прямом эфире. По ходу беседы разговор от частного случая сместился в область проблематики принципиальных определений границ между тем, что является искусством, а что нет. И тут Рази Баркаи, аккуратно подведший ничего не подозревавшую Мендес-Галанти к разговору об унитазе Дюшана, коварно выложил совершенно очевидно заранее припасенную и, по его мнению, козырную карту…

— А что, — сказал он мягким, вкрадчивым голосом, — поскольку, по вашему утверждению, любой объект, в том числе и унитаз, может являться произведением искусства, а также любой акт, поступок, действие также могут проходить по высокому ведомству изящных искусств, то, стало быть, если я вот сейчас нассу в унитаз, это будет произведением искусства, не так ли?

Однако расчет журналиста поставить Рути Мендес-Галанти в тупик провалился.

— Нет, — сказала она холодно и спокойно, — если вы, Рази Баркаи, нассыте в унитаз — это произведением искусства считаться не будет. А вот если нассыт художник, то — да.

После этого интервью обиженные поклонницы Рази Баркаи в знак протеста и защиты права любого человека быть художником призвали устроить в залах музея акт коллективного мочеиспускания, но, по счастью, из этого ничего не вышло, а Рути Мендес-Галанти получила премию Ассоциации израильских арт-критиков.

Художник Каминка, ранее никогда не встречавшийся с Рути Мендес-Галанти, был изрядно впечатлен ее серьезным, усталым лицом. Молча дожидаясь абсолютной тишины, она время от времени нервным жестом поправляла прядь седых волос, падающих на очки в красной пластиковой оправе. Когда тишина наконец воцарилась, она тихо, почти неслышно выговаривая слова, произнесла:

— Пустота и Ничто. Ничто и Пустота.

По залу пробежал взволнованный шорох. Рути гневно обвела зал глазами и ясным голосом, чуть

ли не по слогам отпечатала:

— Ничто — это наиболее впечатляющая вещь в мире.

Затем внимательно, словно проверяя, не найдется ли среди публики кто-нибудь, могуший ей возразить, пристальным взглядом обвела присутствующих, но вокруг были только восторженные лица и сияющие глаза. Убедившись, что все ждут продолжения, она тихо и размеренно сказала:

— На этой выставке зритель и художник встречаются с Пустотой как формой, в которой искусство выходит за пределы идеологии установленных смыслов и навязанных ограничений. Пустота и боязнь Пустоты равным образом стимулируют художественное мышление, являются основной средой обитания человека, несмотря на мнимые заполнения Пустоты с помощью масс-медиа и новых коммуникаций, или, говоря словами Жоржа Батая, являются абсолютизацией отсутствия абсолюта. Пустотный канон становится единственным условием включения зрителя в пространство рефлексии и саморефлексии. Незримость как мнимая Пустота, Пустота в культуре постсовременности, Пустота, свернутая в формах самой культуры и неотделимая от нее, — одни из многих аспектов, подвергающихся исследованию и анализу на этой выставке. Благодарю за внимание.

После шквала аплодисментов толпа хлынула в распахнутые двери первого зала, где в центре высилась работа Иланы Борховской — гигантская куча мусора. Художник Каминка внимательно ее рассмотрел с разных сторон, пытался понять, каким образом она соотносится с Пустотой и Ничем.

— Миш, — после некоторого раздумья спросил он, — а в чем здесь дело?

— Похоже, мусор — это символ Ничего или того, что когда-то было чем-то, а стало ничем, — не вполне уверенно предположил художник Камов, — а вон там, на стене, текст, почитай.

Художник Каминка с уважением взглянул на художника Камова, и они направились к стене. Дождавшись своей очереди — вокруг текста толпилось несколько десятков человек, — художник Каминка начал было его читать, но далеко не продвинулся.

— Понимаешь, ты вроде как прав, — сказал он слабым голосом, — тут написано, что куча мусора скрывает собой отсутствие отсутствия, провал, ничто. Тут сказано, — он поправил очки и вгляделся в текст, — что автор, в духе Хайдеггера, собирает место из пустоты и маркирует его как пустоту, зияние, провал, являясь не чем иным, как материализацией пространственного поля…

Его неожиданно шатнуло, и он вцепился в рукав художника Камова.

— Прости, — пробормотал он, снимая очки, — дальше не могу, похоже, вертиго начинается…

Художник Камов усадил его на скамейку и вскоре вернулся с влажной салфеткой, которой отер покрытое каплями пота лицо и шею товарища.

— Вроде полегчало… — подумав, сказал художник Каминка, пошевелил бровями и надел очки. — Ну, пойдем. Только читать я больше не буду.

В следующем зале была выставлена инсталляция Дуделе. Художник ввел в матку бесплодной женщины оптические волокна и транслировал изображение на большой экран на стене слева. Судя по разговорам, месседж сводился к трагедии Пустоты как обиталищу Ничего.

Стена напротив была вся покрыта непонятно из чего сделанными кружевами, на взгляд художника Каминки, изумительно красивыми.

— Это работа какой-то или какого-то Бен Маймон, — шепнул ему в ухо подошедший художник Камов. — Я тут встретил Кляймана, так он объяснил: все сделано из газетных листов. Смысл в том, чтобы показать бессмысленность газетных текстов. Метафора: мол, режь, дырявь, читай — один хрен.

— Правда? — опечалился художник Каминка. — А так красиво…

— Ничего не поделаешь, — ответил художник Камов, — а Кляйман, я смотрю, у вас большой человек.