Камов и Каминка
Шрифт:
Художник Каминка вскочил на ноги, губы его дрожали, он должен был что-то сделать, только не знал что. Неожиданный удар полностью его дезорганизовал, и он стоял, нелепо задрав к потолку голову с плотно стиснутыми веками, расставив сжатые в кулаки руки…
За дверью послышался шум, затем резко щелкнул замок, дверь распахнулась, и в комнату ворвались два человека в балаклавах, таща с собой третьего, в форме охранника музея. Руки его были схвачены наручниками. Один из двух людей в масках, огромный, широкий, встряхнул охранника, ухватил левой лапищей подбородок и другой зажал череп. Второй, среднего
— Вот так-то лучше, — мягко сказал гигант. — Полежи, подумай. Добрый вечер, господин Каминка и вы, господин мой. Как дела?
Художник Каминка ошеломленно молчал.
— Ну, мастера искусств, — раздался сухой голос. — Давайте-ка по-быстрому. Держаться меня. Раз-два. — Человек сунул поднявшемуся художнику Камову лыжи. — Твое? Вот и носи сам. А сейчас, пацаны, делаем ноги.
Быстрым шагом — художник Камов бежать не мог, и гигант практически тащил его на себе — они по тускло освещенным коридорам мимо запасников и мастерских прошли к выходу. В проходной на полу ничком лежали тела пятерых охранников: художник Каминка побледнел и почувствовал, что ноги отказываются служить ему.
— Не бзди, маэстро, живы они. К утру проснутся. — Сильные руки встряхнули его. — Не хватает, чтобы именно сейчас ты отключился. Ну-ка, возьми себя в руки, живо! — Человек стянул балаклаву. — Выходим.
Художник Каминка совершенно не удивился, увидев перед собой Гоги. Муса поддерживал ловящего ртом воздух художника Камова.
— Идем спокойно, народа в это время здесь никого, — скомандовал Гоги, и они ступили из прохлады музея в жаркую мокрую вату тель-авивского вечера.
За углом Гоги, покрутив головой, подошел к черному джипу, поколдовал с ним полминуты.
— Сюда.
Машина рванула с места, выехала на бульвар Царя Саула, затем на улицу Каплан, и с нее свернули на Аялон. Два раза, один — в районе старой автобусной станции, другой — в Холоне, они поменяли автомобили.
На последнем, синем седане, мимо «Колбо Шалом» по узким улочкам они проехали в сторону моря, припарковались на пустой стоянке между морем и рынком Кармель.
— Выходим, — сказал Гоги и выскочил из машины. — Муса, ты позади. Спокойно идем. Прогуливаемся.
Они вошли в сеть крохотных переулков, оплетающих рынок, и через пять минут ходьбы оказались в узком тупике. Влажный воздух был пропитан запахом моря, гнили и кошачьей мочи. Гоги трижды стукнул в крашенную синей масляной краской железную дверь и как-то по-особому свистнул.
— Ну, творцы, будьте нам здоровы. — Он протянул художнику Каминке руку и, повернувшись к художнику Камову, сказал: — Палкой, это, конечно красиво. Только бить надо в глаз или в горло между ключиц. Быстро и эффективно. Но это на следующий раз. Бывайте.
Лязгнули замки, и дверь со скрипом открылась. Из темного прямоугольника пустоты ощутимо пахнуло тленом и пылью. Свет фонаря выхватил из темноты битые керамические плитки пола.
— Смазали бы вы петли, что ли, — поморщился Гоги. — На пол-Тель-Авива слышно. Принимайте товар.
— Льняное масло не годится, — ответил хриплый голос с итальянским акцентом.
— Салам
Муса глубоко поклонился и поспешил вслед за уже двинувшимся в сторону моря Гоги.
Кружок света метнулся по полу.
— Ну что ж вы стоите, коллеги, проходите, прошу вас, нам здесь задерживаться не стоит, — учтиво произнес хриплый голос. — Давайте же внутрь, пока все тихо.
Художники Камов и Каминка неуверенно переглянулись, но послушно один за другим переступили порог. Металлическая дверь со скрипом захлопнулась. Заскрежетали замки. Часть освещенного фонарем пола отъехала в сторону, обнажив уходящую вниз лестницу. Из отверстия потянуло холодной сыростью, заставившей обоих художников непроизвольно поежиться.
— Avanti, — произнес голос.
— Grazie, — машинально ответил художник Каминка.
И они стали спускаться вниз.
ГЛАВА 25
повествующая о событиях поистине неординарных
Вслед за качающимся светом фонаря они довольно долго шли какими-то коридорами и лестницами. Несколько раз художник Камов, проходя через двери, которые открывал и вновь запирал за ними молчаливый провожатый, задевал лыжами за притолоку, и в темноте не столько виделось, сколько ощущалось, что их спутник прикладывал палец к губам.
Наконец минут через пятнадцать, они оказались в большой комнате, напоминавшей прихожую. Под непривычно высоким потолком тускло горели три рожка люстры чешского производства пятидесятых годов. В нишах на каннелированных колонках стояли мраморные античные головы. Из комнаты в разные стороны вели три коридора.
Наконец художники Камов и Каминка получили возможность разглядеть своего спутника. Это был невысокого роста мужчина в короткой черной накидке с откинутым капюшоном. Ноги в темно-красных рейтузах были обуты в красные кожаные остроносые сапожки. В вырезе отложного воротника, лежащего на груди, обтянутой темно-зеленой рубашкой с широкими рукавами, курчавились густые, тронутые сединой черные волосы. На серебряном поясе, перетягивающем талию, висели небольшой кинжал и связка ключей. Человек, словно стряхивая пыль, провел украшенными перстнями пальцами левой руки по вьющимся волосам и поклонился.
— Бенвенутто, на ваш лад — Бени.
— Саша, Михаил, — хором ответили художники Камов и Каминка.
— Добро пожаловать, коллеги, — учтиво сказал Бенвенутто, — нам сюда.
Они вошли в левый коридор, вдоль стен которого, словно в гостинице, тянулись двери. У второй с левой стороны он остановился, поставил фонарь на пол, снял с пояса связку, отыскал нужный ключ и открыл дверь.
— Прошу вас.
В комнате стояли две кровати, шкаф, стол, несколько стульев.
Бенвенутто поставил на стол фонарь. Открыл его, достал свечу и запалил трехсвечный подсвечник, стоявший на столе. Затем задул свою свечу, вставил ее назад в фонарь, закрыл стеклянную дверцу.