Камуфлет
Шрифт:
Голос еще спросил: сможешь, коли на Страшном суде потребуется, узнать ее?
Так Фетя хотел помочь, так хотел, но силенок не нашел, словно заслонка перед глазами. Помнит, что потом этой дамы не видел, а из дому господин молодой незнакомый вышел, а лица нет как нет, вот если бы отодвинуть…
Время сдвинулось, дворник Епифанов обнаружил родные стены, а также господина Ванзарова, быстро дописавшего что-то. Каким-то чудом в дворницкой оказался городовой Ермолаев, видать, покинул пост на углу Невского.
– А? Что? – только и смог пробормотать хозяин метелок.
– Этот
– Уж простите, Родион Георгиевич, видать, глаза отвели, не иначе-с…
– Но каков мастер! – восхищенно сообщил мсье Жарко, уже не глядя подписывая протокол. – Позвольте еще заняться с этим славным дворником…
– Поспешим, Андрей Иванович. А то мне еще статью в номер сдавать, – и Ванзаров вытолкал мага человеческих душ.
9-е число, половина одиннадцатого, +18 °C.
Загородная лечебница психиатрических болезней на Черной речке
Душ Шарко, прогулки на чистом воздухе да молитвы, вот и все лечение. Нет в психиатрии другого способа, как надеяться, что болезнь сама устанет терзать безвинную голову. Персонал клиники усвоил эту простую истину накрепко. Потому больные пребывали в большой свободе, правда, в границах забора. Из всех строгостей – решетки на окнах двухэтажной деревянной дачки. А так люди в серых халатах гуляли, как им вздумается. Это обстоятельство несколько удивило Джуранского.
Санитарка провела ротмистра по обширному саду, в котором копошилось десятка два божьих тварей, и попросила обождать на лавке. Доктор скоро выйдет.
Действительно, не прошло и пяти минут, как на крылечке появился приятный моложавый господин с непременной «профессорской» бородкой, но без намека на белый халат.
– Сыскная полиция, полагаю? Это прелестно! – бравурно заявил доктор. – Как раз «Поздней местью» Конан Дойла балуюсь!
Оказалось, балагура зовут Иван Андреевич Леммергирт, доктор медицины и надворный советник.
– Какое таинственное преступление распутываете, господин сыщик? – живо поинтересовался он.
С неожиданной ловкостью Мечислав Николаевич наплел, что полиции дано строгое указание: проверить всех пропавших и неизвестно где пребывающих лиц.
– О! Тогда вам у нас делать нечего, – доктор Леммергирт добродушно усмехнулся. – У нас, слава богу, никто не пропадал. Только отходили по зову природы.
– Разве? А Петр Александрович Ленский? – осторожно спросил Джуранский.
– Кто-кто? Отродясь таких пациентов не было. Следовательно, не у нас и пропал. Ошибочка, сыщик!
– Можно взглянуть на больничную ведомость?
Психиатр изобразил широкий жест на двери, заделанные решеткой:
– Сколько хотите!
– Совсем забыл! – ротмистр собрался хлопнуть себя по лбу, но передумал. – А еще один?
– Кто
– Некий Морозов… Петр Николаевич.
– Такого больного в нашей клинике никогда не было, – ответил доктор. – Жаль, что не смог помочь, мне пора, буду прощаться.
– Так можно взглянуть на больничную ведомость?
– О чем вы, сыщик? Да мы свято блюдем врачебную тайну. Хотите яблочко? – Леммергирт подкинул гостю невесть откуда взявшийся фрукт и стремительно исчез за решеткой.
Мечислав Николаевич оказался в двух шагах от калитки, когда за его сюртук дернули. Совершенно лысый господин с выдающимся брюшком яростно ковырнул ноздрю и хитро подмигнул:
– Ты Петьку искал?
– Что-то знаешь? – в сомнении спросил Джуранский.
– Может, и знаю… А что дашь?
Как назло, кроме денег и револьвера, у ротмистра ничего с собой не было: ни конфет, ни курева. Но сумасшедший радостно схватил бумажный рубль, скатал в трубочку и ловко спрятал в полу халата.
– Дело такое… – перешел он на слюнявый шепот. – Петька два года жил, смотрели за ним крепко, а в начале мая взял да исчез.
– Как исчез? – удивился ротмистр.
– А вот так: был – и нету! – лысый засмеялся. – Пришел за ним кто-то и увел. Шуму потом было! Важные господа приезжали, чуть ли не пыткой грозили. Только сделать ничего не смогли. Никто не знает, как увели. А санитарка, Матрена, что за Петькой следить приставлена, знали мы, что филерка, так и вовсе не помнила ничего. Был человек, взял Петьку и ушел. Так ее забрали. А Петька душевный был, ласковый…
– Что про себя рассказывал?
– Пилюли ему давали горстями, так что спал все больше.
Больной вдруг оглушительно зевнул и снова дернул ротмистра за рукав:
– Дядь, у тебя револьвер есть?
– Зачем тебе? – Мечислав Николаевич насторожился.
– Докторов бить. Замучили, проклятые!
9-е число, час дня, +19 °C.
На Екатерининском канале у Львиного мостика
«Всю душу измучили, изверги! То из камеры волокут вон, то обратно тащат. Да что же это, мля! За что такие мучения бедному извозчику? А еще какой-то усатый все выпытывал, дивился. Ну, показывал пассажир карточку, ну, забыл об этом, ну, перепутал с князем, что с того? В камеру за такое не содют, мля. Лошадь, почитай, совсем пропала, хоть глазком бы на нее, сердешную, взглянуть»…
Бессвязные жалобы Никифора Пряникова разбились о стальную грудь Железного Ротмистра. Важный свидетель был возвращен за решетку, правда, с обещанием, что его мучения протянутся еще день, не больше. А про лошадь пусть не беспокоится: накормлена и напоена за казенный счет.
Мсье Жарко, усталый, но довольный, собрался отобедать. Уже стоя на приступке пролетки, как на кафедре, заявил:
– Готов снять перед этим талантом шляпу!
Ванзаров согласился сделать нечто подобное, но все же вспомнил про странное умение извозчиков излагать чисто словесный портрет, а более ничего.