Камуфлет
Шрифт:
– Да? – полковник во фраке снова наполнил рюмку. – И где же?
– Передо мной.
Рука с хрусталем замерла, не достигнув вожделенной цели, Ягужинский уставился на коллежского советника:
– С ума сошли? Успех в голову ударил?
– Никак нет, господин начальник дворцовой стражи. – Родион Георгиевич жестом предложил отпустить беленькую с миром. – Готов доказать в считаные минуты.
Иван Алексеевич глотнул обжигающий напиток, как воду, не закусывая, возбудив тень удивления у ротмистра, и громким голосом сказал:
– Попробуйте. Только торопитесь.
– В понедельник утром кто-то наведался
– И что?
– Так ведь обыск вы делали. Дом – опечатан, на улице – вафи филеры. А печать на двери не сорвана. Вернее, новая. Значит, подбросили улику намеренно. Простейфая логика. Далее – Менфиков. Вы, конечно, гневались, когда увидали тело помофника, сверкали праведным гневом. Но что в итоге? А то, что всех слуг выгнали из особняка. Зачем такая строгость? А чтоб доступ был свободный к мотору Одоленского. Сарай, где чудо техники хранится, на улицу выходит. Открывай да забирай. Никто не помефает. Одежку водителя при обыске позаимствовали. Для чего мотор? А чтоб в маскарадном костюме переехать несчастного Берса.
Ягужинский поправил бабочку и громко сказал:
– Вам пора уходить.
За портьерой произошло легкое движение, словно кто-то аккуратно встал. Но внезапно грянувший оркестр заглушил шорох.
– Остались суфие мелочи, – Ванзаров покосился на ротмистра: помощник изготовился к прыжку тигра. – Первая: смерть князя произвела на вас куда меньфее впечатление, чем могла. Почему? Логика такова: знали про нее значительно раньфе меня. Вторая: «живая картина». Как увидели фото, так по-настояфему испугались, даже скрыть не могли. Почему? А потому что появилась она без вафего ведома. Но с ней другая незадача выфла. Сначала отказались рассказывать, что за юнофа предстал в неглиже, а вчера эдак спокойно узнали, что он в морге. Теперь третья. Увольте, но не могу поверить, что начальник дворцовой стражи не сравнил простые факты: дежурства Менфикова и появление писем. Все-таки помофник, доверенное лицо. Исходя из посылок, получаем настояфего убийцу. Остался последний вопрос: зачем весь этот камуфлет?
Господин полковник преспокойно открыл коробку дорогих сигарок, не торопясь надкусил, прикурил от редкостной игрушки – бензиновой зажигалки, и выпустил облако дыма:
– Это все? – осведомился он.
Родион Георгиевич выждал, пока сигарка прогорит опасный срок, и с исключительным доброжелательством спросил:
– Значит, не желаете откровенно?
– Зачем?
– Чтобы предотвратить больфие жертвы.
– Что-то знаете достоверно?
– Только то, что завтра объединится старая и новая кровь, взойдет заря новой России, как очевидно, кровавая. Слышал про это уж раза три, приходится верить.
– Одни домыслы. Фактов нет.
Ротмистр ожидал, что сейчас будет выложен главный козырь. Но по какой-то неведомой причине начальник его и не думал раскрывать карты, а лишь с интересом наблюдал за полковником и вежливо предложил:
– Если изволите поехать с
– И не подумаю.
– В таком случае…
– На арест – руки коротки. Даже у полицейского выскочки. Прощайте.
Иван Алексеевич как ни в чем не бывало принялся за фрикасе.
По первому знаку Джуранский готов был исполнить любой приказ, даже немыслимый: например, надеть на жандармского полковника цепочки. Но Родион Георгиевич вдруг подскочил к портьере и отдернул плотную материю. За ней прятался столик, накрытый на одну персону, со следами ужина. На блюдечке остались щедрые чаевые.
Швейцар у входа подтвердил, что ресторан действительно только что покинул молодой человек во фраке, однако не из постоянных посетителей, видел его впервые, лицо ничем не запомнилось: среднего роста, средних лет. А набережная Мойки оказалась пустынна в обе стороны, насколько хватало глаз. Тот, кто незримо слушал разговор за портьерой, растворился бесследно.
– Мечислав Николаевич, на сегодня все, идите отсыпаться. Завтра, то есть уже сегодня, будет трудный день, – Ванзаров протянул руку для прощания.
Ротмистр хоть и пожал крепко, но в сомнении спросил:
– Может, мне с вами?
Помощник прекрасно разбирался в интонациях своего «командира». И намного лучше, чем тот мог себе представить. Но коллежский советник, изобразив совершенно невинное лицо, отмахнулся:
– С чего взяли? Просто прогуляюсь перед сном.
Уже 10 августа, глубоко за полночь, зябко.
Гостиница «Европейская», на углу Невского проспекта и Михайловской улицы
Почивать никто и не думал. Из-за двери слышались обрывки арии Ленского, напеваемой отменно фальшивым баритоном. Гость отпустил коридорного с заслуженным рублем и объявил свое присутствие вежливым стуком. Ария оборвалась на полуслове, но тот же голос торжественно прокричал:
– Кто б ни был ты, в тиши ночной, взойди, калитка на отпоре!
Пьеса французской классической драмы смешалась в голове певца невероятным винегретом.
Родион Георгиевич толкнул дверь. Предстала картина не столько редкостная, сколь ожидаемая. Посреди номера высшего класса располагался стол со следами обильного, но утомительного ужина. Потребовалось много сил и здоровья, чтобы опустошить эдакое количество бутылок. Героев было двое. Один из них полулежал на диванчике, широко распахнув жилет и нацепив на голову галстук а-ля «ухо зайчика». Гостя он приветствовал нечленораздельным лепетом под слабое помахивание ладошки. Только самый внимательный взгляд узнал бы в нем доктора Звягинцева собственной персоной.
Зато другой участник вечеринки был полон сил, хоть в разодранной сорочке до пупа, и гостя наградил сивушным амбре.
– А, дуся Ванзаров! – победно закричал он и бросился обниматься.
Родион Георгиевич кое-как стерпел изъявление чувств подданного республики. Да, все европейские привычки месье Жарко слетели вмиг, открыв до боли родную физиономию. Сколько ни переиначивай фамилию, ни меняй паспорт, ни живи за границей, а нутро русского человека не переделаешь, не спрячешь, все одно – вылезет наружу в самый неподходящий момент. От долгого терпения и сдерживания лишь сильнее рванет.