Канал имени Москвы
Шрифт:
— Ну да, курю иногда, — сказала она.
Коротко усмехнулась. Внимательно посмотрела на девушку. Ева не стала отворачиваться. Рыжая очень мягко улыбнулась. Было что-то в её глазах. Очень хорошее и печальное. И сострадание тоже, но и что-то ещё. Может быть, вера.
Зверь, таящийся во тьме, ждал. В нём клокотала бешеная ярость. Но Ева не ошиблась. Возможно, впервые и пока ещё совсем слабо зверь был напуган.
3
На рассвете третьего дня Хардова поднял дозорный гид:
— Вставайте, вы просили разбудить, если будет что-то странное, необычное.
— В чём дело?
Дозорный посмотрел на направленный
— Мгла рассеялась, — доложил дозорный. — Но… Идёмте. Такого ещё никто не видел.
Через пару минут они уже стояли на укреплённой вершине земляного вала. Дозор и стрелки на пулемётных гнёздах были рады появлению Хардова. Здесь, на границе, он, скорее, являл собой легенду, нежели подозрительного скитальца, каким его видели в зажиточном Дмитрове или в мирной Дубне.
Хардов поплотнее закутался в плащ. Утро выдалось свежим, но этот озноб вряд ли связан с прохладой предрассветного часа.
— Как думаете, на самом деле или… сирены?
Не то чтобы сирен официально не существовало, но о них не принято было говорить, кроме как среди совсем уж своих, вот дозорный и смутился.
Вся раскинувшаяся перед ними Икша оказалась чиста. Впервые разрушенный город полностью открылся с тех пор, как был пожран мглой. Можно даже было разглядеть высокую колокольню вдали на холме, что обычно торчала из тумана, укутанная по самую звонницу. Иногда сирены устраивали из колокольни что-то типа маяка на родном берегу. Шутки шутками, но этот тёмный свет, скользящий по укреплениям земляного вала, уже увёл за собой нескольких полицейских-новобранцев. Видимо, сработал какой-то архетип — никто из них не имел дела с судоходством и не знал о существовании древних маяков. Именно в тот момент Новикову пришлось согласиться на создание сводных отрядов; полиции в чистом виде на линии застав больше не существовало.
— Не думаю, что это сирены. — Хардов улыбнулся дозорному, и тот быстро закивал. Лишь чуть расширенные зрачки выдавали его страх.
«Совсем ещё зелёный, — подумал Хардов. — Свежий выпуск школы гидов. Но держится молодцом».
Ему было чего бояться. И дело даже не в открывшейся картине разрушения. Между пятым и шестым шлюзом, вдоль обоих берегов канала лежал плотный туман. Он словно специально собрался у воды, покинув разрушенный город. Нависал тяжёлыми клубами, набухая и пульсируя, будто распираемый изнутри. Иногда всё прекращалось, исходящее от мглы ощущение угрозы стихало, и тогда оставалась в её непроницаемой поверхности какая-то отвратительная жуткая притягательность. Как и любой кошмар, туман умел манить, обещая освобождение от страха и прощение тем, кто дрогнет.
Хардов нехарактерным для себя движением облизал губы. Он ждал чего-то в этом роде. Кто-то из них двоих, он или Шатун, угодит теперь в собственные сети. И невозможно было предсказать, кто пропадёт, а кто останется.
«Обычно в подобных ситуациях остаются такие, как Трофим», — вдруг усмехнулся Хардов. И эта шальная усмешка ему очень не понравилась.
Хардов, чуть сощурив взгляд, смотрел на канал, обложенный мглой. Он был уже в форме. Туман, как армия, стянувшая все силы в боевом прядке, навис над тонкой полоской воды, тонкой струйкой жизни между шлюзами, прозванными Тёмными. Он и сам был полон жизни. Только иной, неведомой, порождённой с изнаночной стороны мира, тёмной жизни, словно сумевшей выбраться из дурных снов. Хардову было известно, что это. Хорошо известно. «Анне придётся туго», — мелькнула быстрая мысль.
И тут же
— Выстроился, как на параде, — дошёл до него нарочито бодрый голос дозорного. И Хардов уловил в нём те же шальные интонации.
«Не совсем», — хмуро подумал он. Перевёл взгляд на притихший разрушенный город, из которого постепенно уходили сумерки. Но скорый солнечный свет вряд ли теперь поможет Икше. Лишь в нескольких местах ещё слабо теплилась память о других временах. И когда возвращалась мгла, эта память пряталась куда-то очень глубоко, но всё ещё была жива. Весь остальной город теперь Сталиным. И его тишина была обманчивой. Тени никуда не уйдут из скривлений разрушенных улиц, и выбитые окна домов будут следить за вами множеством чёрных пустых глазниц, следить со злорадством, алчностью и предвкушением, как паутина, лишь на время оставленная хищной тварью.
Прежде чем перевести взгляд ближе, на причал для гидов, где Хардов уже заметил кое-кого, он снова посмотрел на далёкий холм. Его обходной путь лежал там, вёл через колокольню, — одно из немногих всё ещё живых мест, — выше звонницы которой туман никогда не поднимался. Вот и пришла пора уходить, лучшего времени не будет.
«Ах, Анна, Анна». — Хардов покачал головой. Теперь он смотрел на свою лодку и тех, кто сейчас спешил от неё вернуться в расположение гидов. Даже с такого расстояния ему не пришлось напрягать зрение, чтобы различить две знакомые фигурки. Эта рыжая копна… Хардов чуть задумчиво улыбнулся. Анна шла лёгкой походкой гида, но и Ева, закутанная в плащ, который он когда-то дал ей, оказалось, здорово изменилась за это время. Её походка стала ровной, уверенной.
— Женщины, — еле слышно процедил Хардов.
Дозорный гид во все глаза смотрел на туман по берегам.
В нём снова началось хаотичное движение, но теперь у самой кромки воды, словно там скрывалось нечто огромное.
— Как вы думаете, готовится нападение? — чуть подосипшим голосом спросил дозорный.
— Вряд ли, — отозвался Хардов.
— Но, вы не знаете, что всё это?..
Хардов кивнул. И обнаружил, что молодцеватый румянец совсем покинул щёки парня.
— Знаю, — сказал он.
4
Когда Хардов вошёл в носовую каюту, Фёдор всё ещё, по-видимому, находился под действием настоя Рыжей Анны. Он растянулся на своей лежанке, и внешне это напоминало болезненный сон, неглубокое прерывистое забытьё. В каюте было сумрачно, и такая же тяжесть лежала на душе у Хардова.
— Привет, — тихо произнёс он. Замер и некоторое время молча слушал дыхание спящего.
Потом сел у изголовья Фёдора, наклонился к его лицу и повторил:
— Привет, Тео! — только теперь в его голосе было гораздо больше тепла. Так говорят с теми, с кем долгое время находился в разладе, но кто на самом деле бесконечно дорог. — Я зашёл попрощаться. Не знаю, слышишь ли ты меня сейчас. Мы так и не поговорили с тобой. Не нашлось времени. А теперь… вот. Прости меня за это. За многое. Ты бы всё равно пока ничего не понял. Не поверил, как всё ещё пытаешься не верить. Это могло лишь навредить тебе. Но всё равно прости.
Хардов отстранился, наклонил голову, пристально вглядываясь в лицо Фёдора, как будто в сложной мозаике пытался угадать спрятанный образ или просто распознать знакомые черты.
— Мне как никогда нужна твоя помощь, — тихо промолвил Хардов. — Ты даже не представляешь, насколько. А ты тут растянулся, как девочка. — Хардов улыбнулся, тепло, печально. — Как будто вовсе не ты учил меня сражаться голым. Вот пришло время попробовать. — Хардов чуть болезненно поморщился. — Не знаю, слышишь ли ты, но думаю, мои слова дойдут до тебя. Так или иначе дойдут.