Канал имени Москвы
Шрифт:
Трофим взялся исподволь намекать полицейским, что всё это творится из-за лодки Хардова и того, что прячут в ней. Некоторые из новобранцев повелись на его науськивания, что не улучшило общего настроения. Нервы накалились до предела. Пока командир сводного отряда гидов и полиции не обронил ему:
— Прекратите — это в вас говорит страх. Не надо вбивать меж нами клин. Если оттуда попрёт, — он кивнул в сторону Тёмных шлюзов, — вся надежда на гидов.
— Командир, как только вернёшься отсюда, — глаза Трофима сузились, — жду на столе рапорт, что за гидовский рассадник вы здесь устроили.
— Хорошо, — спокойно
— Не «хорошо», а «есть»! — поправил его Трофим. Хотел было ещё что-то добавить, но решил, что и так последнее слово осталось за ним.
Хардов появился совершенно незаметно. Возможно, он уже стоял некоторое время за спорящими и группой полицейских.
— Трофим, я знаю, что вы получили приказ преследовать меня, — сообщил Хардов. — Послушайтесь благого совета, не стоит этого делать.
— С чего это? — огрызнулся Трофим. — Полиция прекрасно осведомлена о цели вашего рейса. Но, Хардов, времена меняются. Кое-кому больше не удастся выходить сухим из воды.
— Не понимаю, о чём вы.
— Всё ты прекрасно понимаешь! Не потому ли второй день вокруг лодки усилена охрана?!
Хардов посмотрел на него с интересом.
— Ваше усердие и осведомлённость заслуживают лучшего применения, — вежливо сказал он. — Но право, послушайте совета — лучше прямо сейчас, пока не поздно, возвращайтесь в Дмитров и не мешайте людям выполнять свою работу.
— Что мне делать, решаю я сам! — взорвался Трофим. — Перед тобой замначальника водной полиции! И я не зря сказал, что времена меняются. Запомни: я буду преследовать тебя столько, сколько сочту необходимым. Тебя и ту тварь, что ты прячешь в лодке!
Почти ничего не изменилось в лице Хардова, когда он произнёс:
— Не стоило этого говорить. — Никаких отблесков стали в голосе, только лёгкий вздох сожаления. — Каждый хозяин своей судьбы. Хочу лишь, чтоб осталось понимание: на Тёмных шлюзах я не смогу защитить экипаж вашей лодки.
— А кто просит?! — отрезал Трофим. И всё же не смог удержаться от угрозы: — Если не заметил, у меня крупнокалиберный пулемёт. Огонь на поражение с о-о-чень, — он весомо растянул это слово, — приличной дистанции. Побольше ваших хлопушек. И… если понадобится, я пущу его в дело.
Хардов улыбнулся, наклонился к Трофиму, чтоб никто не слышал, и произнёс будничным тоном:
— Тогда ты труп.
Взгляд Трофима потемнел, рука непроизвольно потянулась к кобуре. Хардов безмятежно улыбался. Лишь еле заметные льдинки плавали в глазах. Трофим вспомнил, что случилось в «Лас-Вегасе». И чем пугал Новикова Шатун. Злобно посмотрел на Хардова, но ничего не сказал.
Наконец к вечеру второго дня стрелка шлюзового барометра медленно двинулась в противоположную сторону.
— Ну вот и перемена, — облегчённо выдохнул дозорный гид. — От этого так всех… Приближается буря.
Хардов взглянул на небо, всё ещё совершенно чистое, и кивнул. «Ты даже не представляешь, насколько прав», — подумал он.
2
Прежде чем окончательно осознать, что пробудилась, Ева, наверное, какое-то время пролежала без сна. Этот зверь, что рыскал в мглистых предрассветных сумерках за окнами, он не был частью
Как он приближался, пока издалека, из очень плохого места, становился больше, рос, заполняя тягучим кошмаром каждую свободную клеточку пространства. А потом явил одну из своих личин, поплыв тёмным, темнее ночи, каменным исполином в чёрном небе. Сейчас было то же самое чувство, только гораздо острее.
Он пришёл, этот зверь. Притаился там, во мгле, за земляным валом, принюхивался, бесшумно облизываясь, и ждал. Но… Ева всегда была уверена, что это она притягивает зверя. Это её личное чудовище, её спрятанная во тьме частичка судьбы. И он не успокоится, пока не настигнет. Или пока Ева сама не посмеет взглянуть в его жёлтые глаза, не посмеет изгнать его во тьму, воспользовавшись силой, данной ей даром или проклятием. На это были их надежды. И Тихона, и Хардова, и даже папины, хоть и для него, учёного, всё это представлялось несколько в ином свете и несколько иных терминах. Но сейчас Ева отчётливо осознала, что зверь здесь не только из-за неё. Не только она оказалась магнитом для чудовища.
Ева боялась себе в этом признаться и не понимала, почему так. Но зверь больше всего ненавидел, а может, даже пугался, — эта мысль посетила Еву впервые, — тех мгновений, когда она думала о Фёдоре. Да только, — и Ева улыбнулась светлой и обречённой улыбкой, — она сейчас думала о нём постоянно. Она чувствовала смятение, страх и радость. Но почему они не пускают её к нему? Хотя бы увидеть? Хоть на несколько минут, на секундочку, хоть… Ведь они даже не договорили и не… дотанцевали. Почему они все спят здесь, воспользовавшись гостеприимством местных гидов, а Фёдора под охраной оставили в лодке? Что с ним? Его болезнь опасна? Но она не боится! Почему Рыжей Анне можно, а ей нет?! Говорят, первое чувство проходит с первым поцелуем, но ничего не прошло.
Ева даже ловила себя на глупых мыслях: может, у неё это не первое чувство, ведь были же какие-то увлечения, или это не считалось поцелуем? Ответа не было. Лишь счастье и горечь от того, что она хочет думать о нём снова и снова.
Ева поднялась на ноги. Почему Рыжей можно, а ей нет? Сейчас она бесшумно проскользнёт на улицу. Её не пугали мглистые предрассветные сумерки. И того, что таит в себе канал до рассвета. Она должна увидеть его.
Ева тихо открыла дверь, и та совсем не заскрипела. Рыжая Анна сидела на пороге и курила трубку с длинным изогнутым мундштуком.
— Куда это ты собралась? — не оборачиваясь, спросила она.
— Разве вы… курите? — не нашлась Ева.
Рыжая усмехнулась:
— Забудь. Тебе нельзя к нему.
— Но почему?!
— Тихо. Сейчас всех перебудишь.
— Ну, пожалуйста, я прошу вас.
— Иди спать.
— Но ведь так нельзя! Пожалуйста… Ведь я люблю его.
Плечи Рыжей еле заметно вздрогнули, но Ева и сама не ожидала, что сможет это произнести. Наконец Анна обернулась. Выпустила большой клуб дыма.