Каналья или похождения авантюриста Квачи Квачантирадзе

Джавахишвили Михаил Саввич

— Лиза-ханум,— зашептал ей на ухо Квачи. — Ты на пятнадцать лет старше златокудрой, а черноглазая рядом с тобой тоненькая дево­чка. Но, клянусь солнцем, по мне — ты лучше всех женщин! — и во­ровато провел рукой по ее могучему крупу.

Лиза-ханум посмотрела ему в глаза, улыбнулась по-старушечьи и толстым пальцем поддела под подбородок:

— Не насмехайся надо мной, эфенди.

— В твоей постели я доказал бы, что князь Квачантирадзе не насмехается над Лизой-ханум.

— И когда докажешь?

— Хоть сейчас...

Лиза-ханум

поднялась и, переваливаясь утицей, пошла к дверям. За утицей выступал арабский иноходец.

После "доказательств" вернулись в красную комнату и сели на прежние места. Карман Квачи оттопыривала толстая пачка денег, а на мизинце сверкал огромный перстень. Это была плата за "дока­зательство" и за двух женщин.

Лиза-ханум опять маслянистыми глазами оглядела зал. Потом сказала:

— Аполлон, завтра же переселяй обеих ко мне, вон в тот дом через дорогу. Пусть пока поживут там, попривыкнут, а потом перей­дут сюда. Остальное я улажу... Прощай, мой лев! Перед уходом заг­ляни еще разок...

Так, в ту ночь Квачи обратил в чистоган старую любовь, подер­нутую тленом, и обрел новую, тоже порядком заплесневелую, но бога­тую и многообещающую.

Прошло время. Квачи стал членом "семьи" Лизы-ханум, а его сестры Ребекка и Елена — ее дочерьми.

Еженощно он доказывал, что стареющая баба с ее стонами и воп­лями ему милей зеленых молодок.

Вечерами Квачи с Лизой-ханум садились на турецкую тахту в красной комнате, ели восточные сладости, запивая ликером и кофе, покуривали египетский табак и неспешно беседовали, поглядывая на охваченный похотью зал.

Однажды Лиза-ханум сказала:

— Мой дорогой Аполлон! Пора внести ясность в наши отношения. Послушай меня, а главное, подумай. У меня в Стамбуле два больших дома. Есть вилла в Кадикии. Кроме того, мне принадлежит половина фирмы Попандопуло. Остальное ты видишь: обстановка, карета, лошади, драгоценности и не меньше двухсот тысяч наличными. Год назад умер мой муж. Я бездетна. Родственники ждут моей смерти, я же не собираюсь ни умирать, ни отказываться от своего дела. Но без мужчины любое дело, а в особенности такое, похоже на трехно­гую лошадь: она может ползти, но не может бежать. Срок моего трау­ра прошел. Я не привыкла к одиночеству. Сам видишь: мужчины, в том числе молодые и богатые, вьются вокруг меня, как мухи...

Оба долго молчали, думали, курили.

— Ты понял меня? — спросила наконец она.

— Лиза-ханум! — ответил Квачи.— Я сгораю от стыда, что ты опередила меня! Я сам собирался поговорить об этом завтра, но раз уж ты начала, пусть будет сегодня. Лиза-ханум! Кто я и что я, ты знаешь. Во-первых, по рождению я князь. Во-вторых, тридцатисеми­летний молодой человек. В третьих закончил два университета. Вос­питание и жизнь во дворце выработали во мне вкус и особые при­вычки— это четвертое. И наконец пятое: все мое состояние отняли красные, но я все-таки зарабатываю

и трачу по своему усмотрению...

Опять помолчали и покурили.

Затем Квачи спросил:

— Лиза-ханум, ты поняла мой ответ?

— Поняла, Аполлон. Мужчине нужны карманные деньги. Мой последний муж тратил в месяц двести лир.

— Лиза-ханум! — перебил ее Квачи. —Твой муж не был князь! Он был старше тебя и необразованный, а потому...

— Потому ты обойдешься тысячей.

— Лиза-ханум, я трачу три тысячи!

— Ну, полутора тысячами...

— Лиза-ханум!

— Двух тысяч тебе хватит с лихвой. И кончим на этом. Кроме того, я приму на работу твоих друзей и вместо устаревшей кареты куплю тебе автомобиль. Двух лошадей для верховой езды прими от меня пешкеш. По рукам?

Ударили по рукам и удалились...

В доме княгини Лизы-ханум Квачантирадзе все идет своим чередом.

С наступлением ночи тридцать полуобнаженных ее дочерей вы­ходят в большой зал с тяжелыми портьерами и фресками на стенах.

Постепенно собираются гости.

Наконец вразвалку появляется Лиза-ханум, по-восточному подог­нув ноги, устраивается на тахте и застывает, как статуя Будды, ра­дуясь счастью своих дочерей.

Бесо сидит за кассой. Джалил, в красной феске, при оружии, скрестив руки на груди, стоит в дверях.

Супруг Лизы-ханум и управляющий "домом" Квачи Квачантирадзе потерянно блуждает по комнатам: то подсаживается к своей "кня­гине", то заговаривает с Бесо, то перебрасывается несколькими сло­вами с Джалилом, то здоровается с гостями, то забредает на кухню.

Бродит Квачи Квачантирадзе по дому и в душе рычит и злобит­ся. Порой жалуется своему другу Бесо, скулит и хнычет, как плакси­вая вдова; порой воровато забивается в угол и вздыхает, роняя ук­радкой слезы.

О чем плачешь, Квачи? О чем стонет твое переменчивое сердце? Что туманит твои зоркие очи? Какая забота хмурит светлое чело? Что с тобой, Квачико?.. Еды и питья по горло, деньги — без сче­та, женщины — на выбор, авто и лошади, прислуга и приятели, ста­рые и новоприобретенные — чего тебе не хватает, Квачи Квачанти­радзе?

Погибших друзей? О них ты и раньше не горевал.

Силибистро и Пупи? Им совсем неплохо.

Славы и почестей? Все было, да сплыло...

Родного неба и родной земли? Сабуртало ждет тебя.

Чего же ты хочешь, Квачантирадзе? Вечных скитаний по свету? Вечной погони за счастьем? Бега по кругу — без конца и начала? Хочешь разбить золотую клетку и улететь? Чего же тебе? Чего?

И сам не знаешь...

Понимаю тебя, Квачи Квачантирадзе.

Слышу тебя, Квачико, и понимаю.

Слышу и ведаю.

1924 г.

Перевод с грузинского Александра Эбаноидзе.